Так, чуть позже полуночи, под добрые пожелания и старомодные рассуждения на тему морали, на последнем издыхании мы все-таки добрались до места. Из тридцати девяти человек, отправившихся в тот короткий, но долгий поход, двенадцати так и не довелось добраться до цели: они остались лежать у обочины дороги.
Большая часть территории расположенного на возвышенности госпиталя была предназначена для лечения раненых и больных бойцов Красной армии. К ней примыкали еще шесть зданий, которые использовались как госпиталь для немецких военнопленных, а также тех, кого русские называли «заключенными облегченного режима».
По прибытии нами занялся обслуживающий персонал, так как доктор появлялся только в период с восьми до десяти утра. Но в нашем случае он мог одновременно заняться сразу всеми пациентами. Он сам был военнопленным, но, похоже, этот человек умудрился давно позабыть, что ему приходится лечить своих соотечественников. Наверное, однажды свернув с верной дороги, любой человек со временем с головой погружается в пучину греха. Этот доктор обращался с нами гораздо хуже, чем его самые жестокие русские коллеги. Забыв обо всех заповедях своей профессии, он думал только о собственном благополучии. Пользуясь своим положением, он отнимал у пациентов последнее. Обручальные кольца, обувь, одежда, украшения — все, что этот «доктор» отнимал, он выменивал у местных жителей на масло, яйца, сало, молоко, муку и другие продукты. Мы все относились к этому человеку с ужасом, понимая, что он достиг самого дна нравственного падения.
После медицинского осмотра нас определили в разные палаты, предназначенные для больных дизентерией. В первых трех палатах лежали те, кто был не слишком серьезно болен, у кого еще были некоторые надежды на выздоровление. В этих палатах имелась такая роскошь, как нары.
В четвертой и пятой палатах, предназначенных для тех, кто должен был вот-вот умереть, не было вообще никакой мебели, только солома на полу. Иногда случались чудеса, и те из обитателей четвертой палаты, кто по всем признакам должен был умереть, переводились в третью палату. Но с пациентами пятой палаты такого не случилось ни разу, и больные оттуда могли отправиться только в одно место — в могилу на кладбище. Меня вместе с моим товарищем по походу в госпиталь, по имени Ханс, сразу же определили в четвертую палату.
Здесь обязанности наместника Бога на земле исполнял старый санитар по фамилии Вальдман. Он был родом из Дрездена и, на наше счастье, сам однажды едва оправившись от болезни, относился к своим обязанностям очень добросовестно. В самых ужасных условиях он, как мог, старался вырвать своих пациентов из лап смерти, на которую нас обрекало то, что нас поместили в четвертую палату. Наша палата пропахла запахом экскрементов и хлорной извести. Как и я, все пациенты здесь наряду с диареей мучились кровотечением. Наша болезнь и царившие в помещении запахи делали чудом то, что кому-то из нас удавалось переварить хоть какую-то пищу.