— Старая, — поморщился он. — Невкусная.
— А что ты с ней будешь делать?
— Здесь оставлю, — сказал он. — Может, хвост отрежу. У тебя нож есть?
— Нет, — сказал я.
Нерон пошарил в машине и отыскал крышку от старой жестяной банки. Используя ее вместо лезвия, он попытался отпилить хвост, но позвонки не поддавались.
Задняя левая шина спустилась. Донки-донк приказал мне достать домкрат и поменять колесо. Домкрат был сильно погнут, и, стоило мне несколько раз надавить, что-то щелкнуло, и шпиндель полетел на землю.
— Ну вот, ты сломал его, — ухмыльнулся тот.
— Что будем делать? — спросил я.
— Пешком топать, — сказал Нерон, хихикнув.
— Сколько?
— Дня два, наверно.
— Может, костер развести? — предложил я.
— Не-ет! — проворчал Донки-донк. — Поднимай ее! Поднимай ее, мужик!
Мы с Уокером взялись за бампер, изо всех сил уперлись в него спинами и попытались приподнять, а Донки-донк стоял с бревном наготове, чтобы подсунуть его под дифференциал.
Ничего не вышло.
— Давай ты тоже! — крикнул я Нерону. — Помоги нам!
Тот сложил пальцы и пробежался ими по одному из своих стройных бицепсов, хлопая ресницами и хихикая.
— Нет сил! — сказал он почти беззвучно.
Донки-донк вручил мне палку-копалку и велел выкопать яму под шиной. Полчаса спустя яма была уже достаточно велика, чтобы можно было сменить колесо. Пока я работал, все трое смотрели. Я выдохся и взмок. Потом мы стали раскачивать машину туда-сюда и наконец сдвинули ее с места.
Оставив кенгуру на съеденье воронью, мы поехали обратно в Каллен.
— Завтра хочешь поехать на охоту? — спросил меня Донки-донк.
— Нет, — сказал я.
ЛОНДОН, 1970
Я слушал публичную лекцию Артура Кестлера, рассуждавшего на тему безумия человеческого рода. Он утверждал, что, в результате неадекватного взаимодействия между двумя зонами мозга — «рациональным» неокортексом и «инстинктивным» гипоталамусом — Человек каким-то образом развил в себе «уникальную бредовую наклонность к убийству», которая неизбежно побуждает его умерщвлять, истязать себе подобных и вести бесконечные войны.
Наши доисторические предки, говорил он, не страдали от последствий перенаселения. Они не испытывали недостатка в территории. Они не жили в больших городах… и все-таки они убивали друг друга.
Потом он стал говорить о том, что после Хиросимы произошла полная перестройка «структуры человеческого сознания»: впервые за всю историю своего существования Человек столкнулся с мыслью о том, что он может быть уничтожен как вид.
Этот эсхатологический треп изрядно разозлил меня. Когда настало время для вопросов из зала, я поднял руку.