— «Худой!» — услышал Грехов голос стрелка и в тот же миг увидел знакомый силуэт «мессершмитта». Он заложил резкий крен и перевел машину на скольжение. Истребитель остался слева, его пилот вертел головой.
— Он потерял нас!
— Ничего, — сказал Грехов, — сейчас очнется.
Me-109 сделал энергичный разворот и исчез.
— Внимание! — Грехов старался говорить спокойно. — «Мессер» меняет курс. Усилить внимание за воздухом.
— Командир! Справа два истребителя!
Грехов не успел заметить их, только почувствовал сильный толчок. Самолет, будто споткнувшись, замер и начал валиться на крыло.
Летчик выровнял машину и огляделся. Над ним было чистое голубое небо, а под крылом — снежные поляны и островки лесов. Ни облака, ни тучки. Неожиданно справа по курсу Грехов увидел стелющиеся по ветру черные космы дыма: горела деревня. Летчик нырнул к земле и оказался в полной темноте. «Как в печной трубе», — весело подумал он.
Началась работа, которую обещал Грехову командир отряда: из города — людей, в город — мясо, муку, консервированную кровь для госпиталей. В иные дни приходилось делать три-четыре вылета. Впрочем, никаких дней не было. Грехов потерял представление о времени. Рассвет заставал его в воздухе. Почти всегда он летал вне видимости земли, в серой мгле, которая могла быть и утренним туманом, и вечерней дымкой. Где-нибудь около полуночи возвращаясь на базу, он вяло думал, что вот и еще день миновал, заваливался спать, но и тут гул двигателей не отпускал его…
Грехов больше не заикался об истребительной авиации. Он теперь вообще редко заговаривал, из него слова нельзя было вытянуть. Возвращался из полетов молчаливый, хмурый, стал горбиться.
А потом случился декабрьский денек, после которого командир отряда понял, что Грехов уйдет от них и никто его не удержит.
Они разогрели и опробовали двигатели и теперь — девять экипажей — топтались на свежем снегу возле своих машин и ждали пассажиров.
— Идут, — сказал штурман.
Грехов оглянулся. Это были дети. Они шли, держась за руки, с бедными узелками, обвязанные материнскими шалями — серьезные, неулыбающиеся дети. Некоторых несли.
Грехов стиснул зубы и застонал.
Такой, значит, получается караван: девять самолетов, триста маленьких ленинградцев.
Немцы напали на исходе первого часа полета. Их было полсотни, не меньше. Они атаковали звеньями, огонь был непрерывный.
— Командир! «Четверка» валится.
Грехов не ответил. Он все видел, потому что следил за машиной Кости Чугунова. Сначала из правого двигателя показалась узкая полоска какого-то странного, непривычного цвета. Грехов лишь успел подумать: «Не выхлоп!» — и тут из мотора ударило пламя. Чугунов горел. Он резко бросал самолет из стороны в сторону, языки пламени срывались с плоскостей, машина стремительно теряла высоту, оставляя за собой широкий шлейф черного жирного дыма… Костя Чугунов сделал пять вылетов на Берлин, из последнего пришел на одном моторе. Это был веселый веснушчатый парень из Костромы.