— Я хотел отомстить за себя, за свою мать, умершую от горя и нищеты.
— Развяжите его! — повторил герцог тоном, не допускающим возражений.
— Ваша светлость!.. Герцог мой дорогой! — возражал Грундвиг. — Ведь он замешан в убийстве нашей…
Герцог не слушал. Он был занят своими собственными мыслями и бормотал про себя:
— Сын мне возвращен… Довольно крови пролито… Не надо больше… Нынешний день да будет днем прощения…
Так как никто не спешил повиноваться, то он сам разрезал веревки, которыми связан был пленник.
Надод с удивлением поглядел на Харальда. При всей своей черствости злодей был тронут таким великодушием, но только на одну минуту. Прежняя злоба сейчас же вернулась к нему во всей своей силе.
О своем собственном преступлении злодей не думал, а между тем что может быть ужаснее — похитить у отца с матерью их любимого сына? Он не подумал о том, как старик почти четверть века оплакивал своего погибшего первенца.
Харальд вырвал листок из записной книжки, написал на нем несколько строк и отдал Надоду.
— Возьми вот это и уходи… Да поскорее, а то я не ручаюсь за своих людей. Постарайся сделаться честным человеком.
Красноглазый прочитал:
Банкирскому дому Рост и Мейер, во Франкфурте.
По предъявлении извольте заплатить немедленно сто тысяч ливров.
Харальд Бьёрн
Надод был озадачен, но через миг ненависть вспыхнула в нем еще сильнее. Он с презрением бросил бумажку на пол и выбежал вон.
Гуттор бросился было за ним.
— Ни с места! — прикрикнул на него герцог.
С минуту богатырь постоял в нерешительности. В первый раз в жизни он готов был возмутиться, но Харальд пристально устремил на него свой холодный и ясный взгляд, и кончилось тем, что Гуттор покорился. Он пошел к Грундвигу, сердито бормоча:
— Попадись он мне только лицом к лицу!.. Герцог с ума сошел. Быть теперь беде, уж я вижу…
Черный герцог медленно окинул взглядом всех присутствующих. Ни в ком, не исключая и сыновей своих, не встретил он одобрения своему поступку.
Новая низость Надода. — Смерть Черного герцога. — Лемминги. — Надод за себя отомстил.
С СИГУРДОВОЙ БАШНИ ОТКРЫВАЛСЯ великолепный вид на окрестности. Не желая порицать отца, Эдмунд медленно поднялся по лестнице, чтобы там, наверху, хоть немного успокоиться, созерцая величественную панораму. Слева сверкала ровная темно-зеленая гладь спокойного в эту минуту моря, а направо отливала изумрудами зеленая равнина скога. Надо всем этим синело необъятное небо, по которому заходящее солнце разливало золотисто-розовый свет. По всему своду тянулась широкая радуга, символ мира и успокоения. Один конец ее, казалось, затирался в высокие ледники Лапландии, а другой погружался в успокоенный океан — там, где он сливался с небом.