— Ты, крыса подземельная, знаешь ли с кем дело имеешь? Знаешь ли ты какого сана и звания я? Погодь у меня, как выйду, так со свету тебя сживу за то, что мерзкого языка своего развязать боишься и рыло воротишь.
— Так нельзя ж нам, ваше превосходительство, — взмолился надзиратель. — Узнают — на дыбу потянут.
— Много ли я от тебя прошу-то?! Ты мне сказывай каждый раз, как ко мне приходишь, что там за Невой. Какие новости в царском дворце и во всей столице.
— Откель же мне знать, ваше превосходительство?! Держу в ничтожном уме только то, что от других слышу.
— И что же ты слышал позавчера, вчера, сегодня?
— Слышал, будто бы наш первый министр Волынский с самим Бироном сцепился. Кто там у них прав, кто виноват, не нам знать. Но огонь разжёг сам министр. Раньше-то немцы, отец с сыном, Кишкели, у Волынского на конюшне служили. Их он обоих прогнал оттель. А они пожаловались Остерману, и дошло до государыни. Та призвала к себе Волынского и спрашивает: «За что прогнал Кишкелей?» А он вроде бы ей написал доношенне на Остермана и других бироновцев. Поднялся на первого министра сам Бирон. Страсти кипят во дворце — один бог знает, чем кончатся…
— Слушай, милок, — зашептал Татищев. — Ты знаешь, кто я такой. Я — статский советник, а происхожу из древнего боярского рола, от самого князя Рюрика. Озолочу тебя, как выйду отсюда, коль службу сослужишь мне… Немного прошу от тебя, навести тайком первого кабинет-министра Волынского, разузнай от него, что делается во дворце?…
Ровно через сутки лязгнул дверной засов, вошёл надзиратель с синяком под глазом:
— Не обессудьте, ваше превосходительство, но первый кабинет-министр разговаривать со мной не стали, а вместо этого изволили ударить по глазу, отчего я шибко страдаю, и боюсь — не ослепнуть бы…
— Эка ты, тюлень безгласный, не мог языка с Волынским найти! — огорчился Татищев. — Ну а другие что говорят?
— Заговор вроде бы обнаружили немцы, который задумал Волынскии против царского двора и императрицы…
— Ну и ну, угощаешь ты меня чёрными блинами. — Татищев призадумался: «Как бы и меня не притянули к делу Волынского!»
Прошёл ещё один день: вывели Татищева из каземата, посадили в крытую повозку, повезли в тайную канцелярию. Снова Татищева принял Ушаков.
— О Волынском печёшься, кат? Другого от тебя и ожидать нельзя: вы с ним два сапога — пара. Он взяточник, и ты тоже. Он расхититель — и ты тоже. Ему любо по мордам других бить, и ты всякий раз за плети да розги хватаешься. Надзиратель твой донёс мне, о чём ты интересуешься… Скажу тебе так о Волынском: сей заговорщик собрал вокруг себя конфидентов да и решили они её величество императрицу российскую— свергнуть с престола. Ты-то, как мне известно, со всеми теми людьми давненько в связях состоишь. Соймонов, Еропкин, Хрущов, Мусин-Пушкин — все твои друзья.