— Отвези Юлию к Писемскому, а я через день приеду.
Юлия томительно ожидала своего возлюбленного у окна. Вот он приехал, слез с коня, зашаркал в сенцах сапогами, вошёл в избу, руки вытянул, чтобы приласкать и прижать к сердцу свою голубушку. А она вздёрнула плечами и отвернулась:
— Не стыдно тебе, Артемий Петрович, держать меня, как собачонку на задворках? Дождёшься, что и я превращусь, как твоя супружница, в полудохлую бабёнку. Света белого не вижу, всё время думаю о тебе…
— Ну-ну, Юленька, только без капризов. — Он об нял её, повернул лицом к себе и прижался в горячем поцелуе. Оторвавшись, воскликнул озорно: — А ты у меня ещё слаще стала после замужества!
— Да уж, — потупилась Юленька, — Чуть было на тот свет не отправил.
— Ушла бы ты на тот свет, и там я тебя бы разыскал! — Волынский сел на кровать, вытянул ногу: — Сними-ка сапог…
С этого дня встречи их возобновились. С охоты он всякий раз заезжал к ней. И Писемского стал боготворить… Как-то раз, возвращаясь с охоты, проезжал Волынский мимо двух чахлых деревенек. Поля возле них лежали не возделанными, лишь шелестел на ветру дикий бурьян. Заехал губернатор к Писемскому, поинтересовался:
— А чьи это неухоженные деревеньки, травой заросшие, или у них хозяина нет?
— Есть хозяева, как же! — отвечал Андрей Писемский. — Деревеньки принадлежат Семизерной пустыни, монахам-бездельникам…
— Из-за таких-то бездельников и живёт в нищете Русь, — рассудил губернатор. — Земли пустуют, видно, нужен им другой хозяин… Взял бы ты деревеньки Семизерные себе, а я указ по сему случаю издам и оглашу… Проку мне от этого большого не будет. Но если твоё благородие иной раз и поднесёт что-либо за мою услугу — буду признателен…
Под Рождество губернаторские псари вернулись с охоты, везя в клетках двух больших и четырёх малых волков. Сбежались обыватели, оцепили городской сад красными флажками. Выпустили волков, натравили на них борзых, пошла отчаянная свара. Волков перестреляли, но сад так изувечили, гоняясь за серыми, что и не узнать. Городской магистрат представил губернатору обвинительное письмо. Волынский порвал его и настрочил собственноручно указ о передаче старого сада «дочери жены умершего её супруга, бывшего капитала, а затем купца Ивана Микляева». А если просто, то старый сад был отдан любовнице губернатора…
Каспийский перешеек от Святого Креста до самого Решта со смертью Петра Великого начал хиреть. Никому не стало дела до каких-то далёких персидских провинций. Царский двор со всеми его министрами и вельможами суетился вокруг императрицы: всякий искал свои выгоды, а главенствующая верхушка, бывшие соратники Петра. Первого, всячески старались сохранить своё верховенство. Чуть больше года минуло со дня, как Екатерина Первая воцарилась на российском Престоле, но вот уже «правительствующий» сенат стал называться лишь «высоким», образовался Верховный тайный совет. Заговорила Россия о Меншикове, и слухи поползли, долетая не только до воинских гарнизонов на Каспии, но и до калмыцких улусов и туркменских аулов на Маныче и Калаусе. Берек-хан, три зимы проведший в почтовых разъездах — от Кумы до Святого Креста и обратно, — многое узнал от русских офицеров. Сначала с таинственным предупреждением чтобы не болтали где не следует, рассказал джигитам, будто князь Меншиков сватает свою дочь за внука умершего государя. «В родство с царицей войдёт — Всю Россию к своим рукам приберёт». Джигиты, слушая хана, спрашивали: «Хорошо это или плохо?» Берек Третий отвечал: «Князь Меншиков лучшим другом Петру Великому был, а Пётр жаловал туркмен своей грамотой. Друг царя не забудет о туркменах». Прошло ещё немного времени, и Берек-хан вновь предостерёг джигитов: «Держите языки за зубами: царица Екатерина умерла, князь Меншиков обвенчал свою дочь о внуком Петра Великого. Князя его враги изгнали из Петербурга и сделали внука российским государем». Джигиты вновь спросили: «Берек-хан, хорошо это или плохо?» — «Хай, недогадливые! Конечно, хорошо, новый государь Пётр Второй, говорят, на своего деда похож!» — рассудил Берек-хан.