«Четвертый сын» шел наперерез нашему курсу и, если он не пройдет мимо, если не примет нас за врага, одарив пушечным залпом, если решит высадить в помощь десант, то тогда, возможно, хоть кто-нибудь из нас останется в живых, в отличие от Сотниса, Мроста, брата Оливера Гентье Сигера и еще многих отличных парней, принявших такую судьбу для того, чтобы спасти людей, которых они даже ни разу не видели.
Справа от меня послышался шум передвигаемого по палубе пушечного лафета. Толкали одну из трех ретирадных пушек, установленных на мостике, стремясь поставить ее ближе к трапу, чтобы хоть как-то ограничить проход.
Парни толкали лафет на коленях, опасаясь попасть под огонь стрелков с палубы. Одному уже не повезло, пуля все же настигла его, заставив бросить пушку и схватиться за живот. Но дело свое ребята сделали, пушка у схода на палубу станет для атакующих пусть и небольшим, но препятствием.
— Командир! — Это снова Прошка, и снова с пистолетами, теперь уже с двумя.
Спасибо, Проухв, мой правый локоть распух, и, что самое обидное, не из-за ранения. Я ударился о балясину трапа еще в самом начале нашего штурма мостика. Поначалу я этого почти не чувствовал, затем пришла острая боль, действовать правой рукой становилось все труднее, а фехтовальщик левой из меня еще тот.
С палубы раздался пронзительный свист боцманской дудки — сигнал к новой атаке. Табрисцы тоже отлично видели свое положение и приближающегося «Четвертого сына». Какое все же странное название, надо будет обязательно спросить о нем, если доведется.
Снова яростный рев защитников корабля. Неожиданным ответом ему стал пушечный выстрел. Это один из людей Иджина, который лежал, схватившись за живот и даже не делая попыток уползти вглубь мостика, нашел в себе силы, чтобы приподняться и вставить фитиль в запальное отверстие орудия.
Когда всех нас прижали к кормовому борту и мы теряли людей один за другим, послышался еще один рев, рев десантирующейся на борт табрисца абордажной команды «Четвертого сына»…
Мы сидели втроем, устроившись на пушечном лафете, передавая друг другу бутылку с вином. Мы — это я, фер Груенуа и дир Пьетроссо.
Вино было удивительно гадостным на вкус, в чем мы сошлись единодушно, но это вызывало у нас только глупые улыбки. Изредка один из нас издавал нервный смешок, тут же подавляемый. Мы живы.
Восемнадцать. Осталось только восемнадцать из тех семидесяти двух человек, что высадились на палубу табрисского корабля. И два из них точно не выживут.
Наверное, сейчас было не самое подходящее время для улыбок, но как же приятно сидеть, вдыхая полной грудью воздух, из которого еще не выветрился запах пороховой гари, и понимать, что новой атаки уже не будет.