В тот вечер Ефим вел себя как-то странно. Помявшись, он наконец выложил то, с чем пришел. С собой он принес фотографию светловолосой женщины, на мой взгляд, ничем не примечательной, с самой заурядной внешностью. Бабушка взяла фотографию в руки и, подержав, положила на стол. Никто не произнес ни слова. Они молча смотрели друг на друга. А я – на них…
После долгой паузы бабушка сказала:
– Что тут говорить, Ефим, ты и сам знаешь. Если полгода проживет, ее счастье.
Ефим продолжал пристально смотреть на бабушку. Лицо у него было такое, какое порой можно увидеть в церкви у человека, смотрящего на икону. Стало понятно, что просит он спасти умирающую. Смотреть на него было страшно.
– Ты ступай и приди-ка лучше завтра. – Бабушка тронула Ефима за руку. – Я подумаю пока. Ступай.
Ефим ушел, а бабушка закрылась в своей комнате. В то время я уже многое знала, многому научилась и потому понимала, что она принимает решение, делать ли ей переклад.
Надо сказать, что до сорока лет Ефим так и не женился – как истинный мастер, он отдавал все свои силы знахарству.
Только мастер может понять мастера. Сутки, месяцы, годы проходят за чтением молитв и заговоров, за сбором трав и кореньев, отливанием свечей и приготовлением просфор… Да что там говорить, столько забот у мастера, что все и не перечислить.
Ефим был настоящим фанатиком своего дела, но без этих качеств мастер и вовсе не мастер. Собранные им травы всегда удивительно благоухали, сохраняя свой цвет и аромат. В засушенном виде они выглядели как свежие. И все потому, что он в точности соблюдал все необходимые при сборе трав и корней правила: учитывал месяц, число и час, знал, как полагается подходить к той или иной траве, как ступить, какую молитву, какой заговор при этом прочитать. Если он брался лечить, то потом всегда сильно болел – а это первый признак того, что человек ни сил, ни здоровья не пожалел, все больному отдал, лишь бы ему помочь. Ездил он и по монастырям, истово молясь о том, чтобы Господь даровал ему сил.
Скупая на похвалы бабушка, голубка моя, хвалила его, и на губах ее при этом играла мягкая, какая-то даже детская улыбка (сколько я уже живу на свете, ни у кого больше такой не видела). И лишь глядя на эту улыбку, я понимала, насколько бабушка ценит и уважает Ефима.
Сидя на табуретке, я все больше укреплялась в мысли, что не сможет бабушка отказать Ефиму, ведь было очевидно, что он наконец-то полюбил. Но полюбил он, на свою беду, женщину, которой скоро придет пора покинуть этот мир…
Обычно моя обязанность состояла в том, чтобы я сидела молча и наблюдала за тем, что делает бабушка, когда приходят больные, – я училась. Кроме того, подавала воду, травы, исполняла все ее поручения.