Страницы жизни шамординской схимонахини Серафимы (Ильинская) - страница 11

Первое свое послушание молоденькая Ирина Бобкова несла в приюте для неблагополучных девочек, которым грозила нищета, а нередко панель и тюрьма. Наверное, матушка Серафима сегодня единственный человек на свете, который помнит трогательные стихи сироток своему старцу. Они пелись каждый раз, когда отец Амвросий посещал обитель. Свидетель помнит, что в такие минуты по старческим щекам медленно катились слезы. Батюшка молча слушал девочек, а потом каждую благословлял; о чем же думал в этот момент, это его тайна… Матушка Серафима охотно поет этот приютский гимн удивительно юным для своего почтенного возраста голосом:

Казанский храм (фото начала века) и современный вид.

— Там и другие стихи были, но я их уже не помню, — признается она.

Монастырь любила и очень боялась, что ее за какую‑нибудь оплошность удалят. Позовет бывало настоятельница — идет ни жива ни мертва, шепчет «Господи помилуй», ищет, в чем провинилась.

В те годы шамординской насельницей была Мария Николаевна Толстая, единственная и любимая сестра знаменитого писателя. После бурной, во многом противоречивой жизни она обратилась к Богу и пришла за советом к старцу Амвросию. Тот решил участь графини, направив ее в Шамордино. Более того, лично поехал с ней, выбрал ей место для кельи и нарисовал план постройки.

Матушка Серафима хорошо помнит как ее саму, так и ее брата, Льва Николаевича, который часто навещал Марию Николаевну. Лев Толстой приезжал в Шамордино в любую погоду на лошади, всегда в неизменной одежде: зимой шапка — ушанка, летом тюбетейка, белая рубашка до колен, суконный красный пояс.

Шамординский детский приют (фото начала ХХ века)

Замысел «Хаджи — Мурата» родился в Шамордино, здесь и писалась повесть. Как знать, быть может, вечером того же дня, когда Лев Николаевич, прогуливаясь по окрестностям, опять любовался полураздавленным, но несдающимся кустом чертополоха, а потом в раздумье возвращался домой, на пути ему встретилась румяная девушка в черном и, как всегда, опустила глаза: отлученный от церкви человек внушал ей безотчетный страх. Писатель приподнял шапку и не удержался:

— А почему вы всегда молчите? — спросил, наблюдая ее смущение.

— Потому что вы не спрашиваете, — поклонилась избегающая многословия послушница. С первых дней в монастыре ее приучили не болтать лишнего, а только отвечать на вопросы, причем лаконично.