Вот они — отошедшие братья
В чуть заметном сквозном венце.
Изорвалось в дороге платье,
Нн кровннкн в усталом лице.
По дорогам‑то, но дорогам,
По острогам‑то, но острогам
Сколько выхожено путей!
Помолитесь же ради Бога
О душе смятенной моей!
Вот одни — рыжевато — русый,
Поглядел, покачал головой.
Умирал он с молитвой Иисусовой,
Догорая свечой восковой.
Без друзей тосковал он в изгнании
И остатками гаснущих сил,
В умилении и покаянии
Имя Оптиной часто твердил.
Широка, прозрачна Пинега,
Широки заливные луга.
А пески‑то белее снега,
А мягки — утонет нога.
Жарким летом, по травам длинным,
По сыпучим речным пескам
На полозьях везли домовину,
Был усопший легок и прям.
А за гробом плелась Ириша.
Послужила отцу она
Всех послушней, нежней и тише,
И до смерти была верна.
И при ней‑то, в смертном томлении,
Приподнялся больной и сказал:
«Вот какое к нам посещение!
Дай же стул!» — и лицом просиял.
«Это старец Макарий, родная!
Он пришел исповедать меня».
И горела заря, не сгорая,
Купиной золотого огня.
И незримая длилась беседа,
А Ириша не смела прервать.
Или бред? Но ведь не было бреда.
Или сон? Не ложился он спать.
А когда духовник сокровенный
Отошел в предрассветную синь, —
Лик спокойный, счастливый, блаженный
Чуть желтел среди белых простынь.