Вечером, когда Флегг принес королю Роланду бокал отравленного вина, Томас впервые за долгое время осмелился подглядеть за отцом. Тому была причина.
За три месяца до того, как-то ночью, Томас не мог уснуть. Он ворочался, пока часовой на башне не прокричал одиннадцать. Тогда он встал, оделся и, крадучись, вышел из комнаты. Через десять минут он уже заглядывал в берлогу отца. Роланд не спал и был сильно пьян.
Томас много раз видел отца пьяным, но не до такой степени. Он был удивлен и даже испуган.
Многие люди постарше Томаса думают, что старость – тихое время. Тихая мудрость, тихая ворчливость или даже старческий маразм. Они верят, что к семидесяти жар души превращается в угли. Но в ту ночь Томас убедился, что эти угли могут иногда вспыхивать ярким пламенем.
Отец в развевающемся халате быстро ходил из угла в угол. Его ночной колпак слетел и остатки волос торчали непричесанными космами. Он не спотыкался, как обычно, хоть и покачивался при ходьбе по-матросски. Когда он наткнулся на стул с высокой спинкой, стоявший прямо под оскаленной головой рыси, он просто отшвырнул его прочь с рычанием, заставившим Томаса вздрогнуть. Стул ударился о стену, оставив вмятину на железном дереве – в этом состоянии к королю вернулась былая сила.
Он уставился на голову рыси красными воспаленными глазами.
"Укуси меня! – прорычал он, опять заставив Томаса подскочить в своем укрытии. – Укуси, или ты боишься?
Слезай оттуда, Крэйкер! Прыгай! Вот моя грудь, – он распахнул халат, обнажив волосатую грудь, и оскалился своими немногочисленными зубами в ответ на великолепный оскал рыси. – Давай, прыгай! Я удавлю тебя этими вот руками! Я вырву твои вонючие потроха!" Он стоял так какое-то время, с голой грудью и поднятой головой, сам похожий на зверя – на старого оленя, затравленного охотниками. Потом он пошел дальше, остановился под головой медведя и осыпал ее такими ужасными проклятиями, что оцепеневшему Томасу показалось, что сейчас разгневанный дух зверя оживит мертвую голову, и та зубами перервет горло отцу.
Но Роланд уже шел дальше. Он залпом осушил серебряную чашу, не обращая внимания на стекающую с подбородка пену, и швырнул ее о каминную полку с такой силой, что металл погнулся.
Теперь отец направлялся к нему, отшвырнув по пути еще один стул. Миг – и его горящие глаза встретили взгляд Томаса. Мальчик почувствовал, как его наполняет серый, липкий ужас.
Отец смотрел на него, оскалив желтоватые зубы, пуская изо рта пиво, смешанное со слюной.
«Ты, – прошептал Роланд низким, страшным голосом. – Что ты пялишься? Что ты хочешь увидеть?»