С рычанием гвардеец потянул из ножен меч.
Улыбаясь одними губами, Питер подставил ему шею.
«Давай! Если ты можешь плюнуть другому в тарелку, то, должно быть, сумеешь и перерезать горло безоружному. Давай. Свиньи тоже Божьи твари, и если Бог захотел оборвать мою жизнь и послал для этого такую свинью, как ты, то я не стану противиться».
Гнев гвардейца перешел в смятение. Минуту спустя он спрятал меч.
«Не хочу пачкать клинок», – проворчал он еле слышно, почти прошептал.
«Принеси мне новый ужин, – сказал Питер спокойно. – Я не знаю, кто и что тебе наболтал, и мне нет до этого дела. Не знаю, почему ты так легко осудил меня до суда, и до этого мне тоже нет дела. Но ты принесешь мне ужин вместе с салфеткой, или я позову Пейну, и тебе придется ночевать рядом с Флеггом. Моя вина не доказана, и я еще могу заставить себя слушаться».
Гвардеец становился все бледнее – не только потому, что Питер говорил правду, но и потому, что поверил дружкам, убедившим его в виновности Питера. Теперь он сомневался. Принц вовсе не казался ему виноватым.
«Да, мой господин», – пробормотал он и вышел.
Через несколько минут вошел капитан стражи.
«Мне показалось, я слышал шум, – его взгляд упал на осколки. – Что здесь случилось?»
«Ничего особенного, – спокойно ответил Питер. – Я уронил поднос, и гвардеец пошел за новым».
Капитан кивнул и вышел. Через десять минут раздался стук в дверь.
«Войдите», – сказал Питер.
В дверь протиснулся стражник с новым подносом.
«Простите, мой господин. Никогда в жизни я так не делал. Не знаю, что на меня нашло».
Питер только махнул рукой. Он ощущал невероятную усталость.
«Скажи, другие думают так же? – спросил он. – Другие стражники?»
«Мой господин, я и сам так не думаю».
«Но другие думают, что я виновен?»
После долгой паузы солдат кивнул.
«И почему же?»
«Они говорят про сгоревшую мышь… И про то, что вы плакали, когда Пейна вас обвинил…»
Питер кивнул. Да, плакать тогда было нельзя, но что теперь делать?
«Но чаще всего говорят, что вы хотели стать королем и сделали это».
«Что я хотел стать королем и сделал это», – эхом повторил Питер.
«Да, мой господин», – стражник мрачно глядел себе под ноги.
«Спасибо. Можешь идти».
«Мой господин, простите ме…»
«Я прощаю тебя. Иди. Мне надо подумать».
Гвардеец вышел с таким видом, будто он жалел, что родился на свет.
Питер расправил салфетку, но есть ему не хотелось. Он смотрел на салфетку и думал о своей матери. Он был рад, что она не дожила до этого. Он всегда был счастливым, блестящим мальчиком, которого, казалось, не могло коснуться никакое горе. Теперь все горе, накопившееся за шестнадцать лет, выплеснулось на него одним махом.