Ходили слухи, с опаской передаваемые в самые уши, что бежавшие дворяне не просто бежали, а собрались где-то, быть может в диких лесах на севере, и поклялись свергнуть короля.
Эти истории доходили до Питера, словно принесенные ветром, но он не давал надежде слишком глубоко проникнуть в свое сердце. Вместо этого он работал над веревкой. В первый год веревка каждые три недели удлинялась на восемнадцать дюймов. В конце года у него был канат длиной в двадцать пять футов, вроде бы достаточно прочной, чтобы выдержать его вес. Но была разница между спуском на веревке с высоты потолочной балки и с высоты в триста футов, и Питер знал это. Его жизнь в буквальном смысле висела на волоске – на этом тонком канате.
И двадцати пяти футов в год явно было недостаточно; он мог надеяться на осуществление своего плана лишь через восемь лет, а доходившие до него слухи были тревожными. Королевство должно устоять; нельзя допускать хаоса и мятежа. Справедливость должна быть восстановлена законным путем, а не огнем и мечом. Перед законом все равны – он, Томас, Левей Валера, даже Флегг.
Как Андерсу Пейне понравились бы эти его мысли! Питер решил, что должен попытаться бежать как можно скорее. Он снова и снова делал вычисления в уме, чтобы не оставлять следов, обещая себе, что не допустит ошибки.
На второй год он начал брать по десять ниток из каждой салфетки, на третий – по пятнадцать, на четвертый – по двадцать. Веревка росла. В конце второго года пятьдесят восемь футов; в конце третьего – сто четыре, в конце четвертого – уже сто шестьдесят.
До земли оставалось еще сто сорок футов. В последний год Питер начал брать по тридцать ниток из каждой салфетки, и это впервые стало заметно – края салфетки были теперь как будто изгрызены мышами. Каждый день он ждал, что его воровство будет обнаружено.
Но его так и не разоблачили. Питер не спал ночами, думая, что делать, если кто-нибудь увидит испорченные салфетки, и это станет известно Флеггу. Он исходил из того, что салфетки берутся из какого-то ограниченного запаса – что-то около тысячи – и возвращаются к нему снова и снова. Правду знал только Деннис, но Питер не мог его спросить; иначе это сберегло бы ему два года работы. На самом деле там, откуда брали салфетки для Питера, их хранилось не тысяча, не две, даже не двадцать, а почти полмиллиона.
Под замком был подвал размером с бальный зал, и он был заполнен одними салфетками – бесчисленным количеством салфеток. Неудивительно, что их запах показался Питеру затхлым; они лежали там со времен, не так далеко отстоящих от заключения несчастного Левена Валеры, и их существование, по иронии судьбы, тоже, хоть и косвенно, было работой Флегга.