– Ты что, падла! – заголосил тот, очутившись в темноте.
Максимов оттолкнул его и несильно припечатал пяткой в живот. Орущее тело кубарем покатилось в сугроб, а сыщик рухнул на колени, делая попытку прокатиться. Оскорбленный до глубины естества, Вован врезал еще наотмашь здоровой рукой – словно мина взорвалась. Руку в сугроб, за «дрелью». Вот он, любимый «слесарный» инструмент, зарылся рукояткой вниз (сойдет за молоток). Когда Вован, растопырив объятия, бросился на него со всей страстью, Максимов остановил его захватом за воротник, сжал ствол и жестко врезал рукояткой в лоб. Взвизгнув, сержант с рассеченным челом повалился на спину.
Пистолет в руке – пусть попробуют остановить! Внутренне ликуя, он бросился за машину – вроде все лежали, один «студент» неуверенно пытался приподняться – и, как последний лох, споткнулся о бордюр, заметенный снегом. Силы схлынули, он рухнул, ударившись грудью, еще не смирившись с поражением, снова привстал на колени… Тут и свалился ему на спину пронзительно верещащий «студент» и неумело схватил сыщика за горло.
– Держи его, Эдька! – взвизгнул Вован далеко в тылу. Хотя далеко ли?..
Стойка на коленях допускала маневры. Максимов ударил локтем, с оттяжкой, размахнулся, ударил еще. Сержант хрипел, но держался стойко. Дышать становилось все труднее. Он ударил еще раз, из последних сил, на отчаянии. Руки разжались, патрульный со стоном отвалился куда-то вбок. Но подняться Максимов уже не смог. Двое налетели практически одновременно, стали бить ногами – по корпусу, по бедрам. Поздно было сопротивляться, подача потеряна… Он закрылся руками и скорчился. Только не в голову, молил про себя, только не в голову…
Его дубасили с нарастающей злобой, мстя за унижение. Могли и насмерть забить, и не смутились бы, не отвлеки их от увлекательного занятия рация в автомобиле. Пока Вован ходил разбираться, двое взгромоздили Максимова на капот и самозабвенно охаживали по ребрам. Пуховик был толстый, но в принципе пробивной – перед глазами уже носились круги. Наконец милиционеры уморились, сели, загнанно дыша, в снег.
– Щас, Сметана… – просипел «студент», – оклемаемся чуток и замочим гниду…
– Я ему устрою карнавальную ночь… – рылся в сигаретной пачке «тощий». – Он у меня до лета в гипсе проваляется, сволочь гребаная!
– В машину его! – рявкнул, завершив беседу, Вован. – Буча во вьетнамском общежитии на Каховской! Сдадим козла в обезьянник, сбегаем на вызов, а потом вернемся…
– И будем развлекаться до самого утра, – поддержал «тощий».
Максимов почувствовал, как его отрывают от капота, отверзается зарешеченное чрево машины, «хоровой» пинок, и он уже в объятиях замкнутого пространства, на обледенелом полу, где час назад кого-то вырвало…