Ночь проходила на редкость содержательно. В конце концов Максимов успокоился и позволил себе отречься от мирских забот. Будь что будет, он сделал все, что мог. Слава богу, часы не отняли. Он лежал и наблюдал за течением времени – фосфорные стрелки никуда не торопились. Болели суставы, ныли отбитые внутренности. Сна ни в одном глазу, что было как-то странно. Он свернулся на скамье и закрыл глаза.
А так хотелось отдохнуть! Он заговаривал боль в целом успешно, когда в дальнем углу что-то завозилось и не спеша подгребло.
– Слышь, фраерок, ты, наверное, самый бурый в этом «обезьяннике»? – голосом несмазанных дверных петель вопросило нечто.
«Главная нечисть в камере предварительного задержания, – уныло догадался сыщик. – Господи, когда они успевают договориться, ведь меняются же постоянно?»
По счастливому стечению обстоятельств дело происходило в четыре часа ночи, когда сон сбивает всех, даже диких зверей в клетках. Камера храпела и похрюкивала. А самому «характерному» обитателю побитые менты успели что-то нашептать.
– Чего молчишь, фраер, с тобой разговаривают, – зашипели над ухом.
Максимов натянул куртку на уши. Не дают расслабиться, черти.
– Я не понял, это че за дела, в натуре? – надрывался приблатненный. – Ты чего тут разлегся, чмо катаное? А ну, слезай на пол, пока на перо не насадили!
Бояться всерьез ножа, по-видимому, не стоило. Полиция – организация, конечно, та еще, но вооруженных людей в «обезьянник» пока не пускает, даже по «спецзаказу». Объясняться же потом придется. Нужны дежурному неприятности?
Но привязался этот «банный лист», похоже, прочно. Зудел, сыпал блатными «аккордами». Приметил светящиеся стрелки на запястье арестанта и, на свою беду, собрался поживиться. В темном углу его, похоже, кто-то страховал. Или обещал подстраховать. Подниматься страсть как не хотелось. Максимов подтянул колено к животу, определил с долей погрешности угол атаки и, не жалея ни о чем, распрямил ногу.
Домогателя унесло, как камень из пращи. Не кончился еще порох в пороховницах, с удовольствием заключил Максимов, слушая, как дрожит решетка, вопит от боли урка, возжелавший (и возымевший) проблем на свою задницу. Обычные последствия шоковой терапии: больно, страшно – и весь азарт куда-то уходит. Стеная от боли и унижения, «хозяин» камеры уполз на место – зализывать раны и вынашивать планы мести. Сокамерники задумчиво помалкивали. Подошел сержант, вооруженный автоматическим оружием, посветил фонариком, сплюнул через решетку, матюкнулся (спать, мол, не дают, блатари чертовы) и убрался восвояси. Маргинальное поведение отдельных особей по ночам не рассматривается.