— Что же ты ел? Что ты ел? — пробормотал он хрипло.
Он забыл и думать о чужих людях и о долге гостеприимства.
Он видел только, что у дяди было еще мясо на костях. Дядя широко раскрыл глаза и поднял руки к небу.
— Ел! — воскликнул он. — Если бы ты видел мой дом! Там даже воробей не сыщет ни крошки. Моя жена, ты помнишь, какая она была толстая! Какая белая и гладкая была у нее кожа? А теперь она словно тряпка, висящая на шесте, — одни кости да кожа. А из наших детей осталось только четверо, трое младших умерли. Умерли, а сам я — ты же видишь меня? — Он ухватился за край рукава и осторожно утер уголки глаз.
— Ты ел, — повторил угрюмо Ван-Лун.
— Я думал только о тебе и о твоем отце, моем брате, — возразил дядя с живостью, — и сейчас я тебе это докажу. Как только я смог, я взял в долг немного еды у этих добрых людей в городе и обещал помочь им в покупке земли рядом с нашей деревней. И прежде всего я подумал о твоей плодородной земле, — ведь ты сын моего брата! Они пришли купить у тебя землю и дать тебе деньги — еду, жизнь! — Сказав это, дядя отступил и скрестил руки, взмахнув грязной и рваной полой своей одежды.
Ван-Лун сидел неподвижно. Он не встал и не обратил внимания на приход этих людей. Но тут он поднялся и увидел, что они были из города, люди в длинной одежде из запачканного шелка. У них были мягкие руки и длинные ногти. У них был сытый вид, и, должно быть, кровь текла быстро в их жилах. Внезапно он возненавидел их всей силой ненависти, на какую был способен. Вот они, эти люди из города, они ели и пили и теперь стоят рядом с ним, у которого дети голодают и едят землю с поля; вот они пришли отнять у него землю в его нужде. Он посмотрел на них угрюмым взглядом глубоко запавших огромных глаз на костлявом лице.
— Земли я не продам, — сказал он.
Дядя выступил вперед. В эту минуту младший из двоих сыновей Ван-Луна подполз к дверям на четвереньках. За последние дни он так ослабел, что иногда снова принимался ползать, как в раннем детстве.
— Это твой мальчишка? — спросил дядя. — Толстяк, которому я подарил медную монетку прошлой весной?
Все они посмотрели на ребенка, и внезапно Ван-Лун, который за все это время ни разу не плакал, начал тихо рыдать; слезы подступали к горлу большим мучительным клубком и катились по щекам.
— Какая ваша цена? — прошептал он наконец.
Что же, надо чем-нибудь кормить троих детей, троих детей и старика. Они с женой могут выкопать могилы в земле, лечь в них и уснуть. Но остаются эти трое.
И тогда заговорил один из горожан с испитым лицом и кривой на один глаз; он сказал вкрадчивым голосом: