- А вы говорите мало, – вздохнул Вильям Яковлевич.
- Это - что! На Рождество или в дни парадных обедов, как например, в день празднования основания клуба, у нас готовят сразу четыре кухмейстера и с каждым не меньше двух подмастерьев, не считая прочего обслуживающего персонала. Лакеев и официантов – человек сорок. Шутка ли, качественно обслужить четыреста человек членов клуба и гостей! На Масленицу на отдельной плите блины пекут всю неделю два специально нанятых для этого дела повара. Так верите, они ночами тесто квасят и целыми днями потом стоят у плиты. Пекут так много, что к концу недели у них ноги пухнут!
Вошёл лакей, поклонился гостям и что-то зашептал на ухо Шаблыкину.
- Пусть войдёт, – сказал ему старшина. – Господа, приехал Куликов.
Вошёл худощавый мужчина средних лет, с удивительно лошадиной головой, жилистой шеей и непомерно длинными руками. Серый сюртук смотрелся на нём, как попона.
- Ну, что скажете, Савва Никитич, - бросились к нему старшины. – Как наш больной?
Доктор сначала беззвучно задвигал большим кадыком, потом, со звуком проглотил что-то несуществующее и произнёс:
- Господин Поливанов скончался под утро вторым ударом. Смерть зафиксирована мною и домашним врачом Алексея Алексеевича. Я его срочно вызвал посреди ночи, когда больному стало хуже.
«Ай да Елена Васильевна!» - опять подумал Ипатов.
- Вот это да! – ахнул князь.
- Святые угодники, помогите! – закрестился Сокольский.
Шаблыкин открыл рот, чтобы что-то сказать, но только махнул рукой.
- Скажите, - обратился Собакин к Куликову: – вы уверены, что господин Поливанов умер своей смертью?
- Всё показывает на удар, – вздохнул Савва Никитич. – Будет вскрытие и тогда можно будет с достоверностью назвать причину смерти.
- Посуду, на которой Поливанов вчера ужинал, вымыли? – без надежды спросил Вильям Яковлевич.
Шаблыкин развёл руками:
- Кто ж, знал?
- Позвольте, если они сами собой, то есть по своему нездоровью, умерли, то злодейства не было? Куда же кольцо подевалось? – воскликнул граф.
- Вот именно, – закивал доктор. – Алексей Алексеевич несколько раз, до своего окончательного забытья, указывал на палец и что-то пытался сказать, но уж очень невразумительно. Это его очень беспокоило.
- Ему бы на преступника указать, а не на палец, – буркнул Сокольский. – Заварилась каша – теперь расхлёбывай!
- Нет, – мотнул лошадиной головой Куликов, – о преступнике он ничего не говорил. У него речь была сильно нарушена.
- Может он кольцо просто уронил, когда ему плохо стало? Может надо, как следует, поискать на столе или под столом, – подал голос Ипатов.