- А как же быть со свидетельством того же Шварца, который утверждает, что доктор с Ларисой Аркадьевной почти не общались между собой? Ведь эдакую страсть сложно утаить от посторонних глаз, - не сдавался Ипатов.
- Во-первых, конспирация. Во-вторых, они виделись почти ежедневно на тайной квартире, когда она якобы ездила в церковь или за покупками. В-третьих, я думаю, что Зяблицкий был как наркоман, который ненавидит зелье и без него уже не может. На людях он с облегчением отдыхал от дурманящего влияния своей подруги. Вот уж справедливы слова принца поэтов Ронсара : « Ни ум, ни сердце, ни душа в любви не стоят ни гроша».
- Какой ужас вы рассказываете, Вильям Яковлевич! Я даже подумать боюсь, что это может быть правдой. Нет, я не верю, она не такая. У вас просто разыгралось воображение под воздействием, извините, выпитого.
- Я вам описал самый расхожий вариант развития событий. Детали могут быть другие, но суть этого дела, я думаю, такова.
Убирая со стола посуду, Канделябров тяжело вздохнул и произнес:
- Прямых улик против этой гадины нет. Попомните мои слова: выкрутится она из этой истории, как пить дать. А денег, денег-то сколько загребёт! Они её из любой тюрьмы вытащат. И не докажешь, что по её милости померло уже четверо: двое Арефьевых, Зяблицкий и кучер больницы. Пятая – старая Арефьева на ладан дышит.
- Ну что ты каркаешь, Спиридон. А мы на что? У нас есть свидетели её встреч с Зяблицким. Будем копать дальше, – ответил Собакин.
Но, несмотря на все уверения, было видно, что в глубине души начальник согласен с доводами своего опытного помощника. Явных улик не было. Оттого и попивает он водочку, что предчувствие неудачи больно задевает его самолюбие.
- Дай Бог, конечно, - задумчиво продолжал Канделябров, - а только, Вилим Яковлевич, сколько мы с вами преступников переловили, а здесь чувствую: сбой будет.
Ипатов вдруг поднял осоловевшие глаза на Собакина и изрек:
- Прав Спиридон Кондратьевич, ох прав. Какие ужасы мы терпим от женщин. Всё! Я решил: никаких с ними отношений! Отказываюсь замечать. Игнорирую! Только чистая мужская дружба и аскеза. А как состарюсь – пойду в монастырь.
Вильям Яковлевич (прямо как Брюс на портрете) надменно, тяжелыми глазами посмотрел на буйного молодца.
- Ах вот как. Значит, Евины дочки во всём у вас виноватые? – возмущенно взревел он. – А если я расскажу тебе парочку-тройку жутких дел, которые сотворили исключительно мужчины и по мотивам, весьма далёким от влияния женского пола, ты что отречёшься и от мужчин, лишишь себя достоинства и станешь средним родом? Отдалишься, так сказать, от полов? – перешёл на «ты» изрядно хмельной Вильям Яковлевич. – Спиридон, иди сюда! Это ты ему голову заморочил? Не стыдно? Расскажи-ка этому юноше про дело Иващука. Поведай, как он убивал малолетних мальчишек из зависти к их молодости и красоте. Сколько их там было, невинных детишек – пятеро? А дело Буковкина, который трезвый (подчеркиваю) за триста рублей и золотые часы зверски убил своего хозяина с женой. Потом эти деньги проиграл в карты своему дружку и его убил с досады, что лишился денег. А Савелия Рубцова помнишь? Ипатов, спроси о нём своего дядю. Федор Кузьмич вёл это дело вместе с речной полицией. Этот урод держал кабак на Трубной и плавал на своей барже вниз по Волге. Примерный семьянин, по бабам не шлялся, пьяным не валялся. Жена – тихая, набожная женщина, мать троих детей. Так вот, этот самый Рубцов сколотил банду из своих же работников. Этакий речной пират. Грабил, убивал для наживы, чтобы скобяную лавку и склад прикупить, купцом первостатейным сделаться, детей в люди вывести. Очень он, понимаешь ли, своих детей любил. Но вот кто ему из банды перечил: без разговоров отправлял за борт со связанными руками. На воде не гнушался грабить даже мелких рыбаков. Когда всё открылось, жена с горя хотела на себя руки наложить, уже из петли вынули. Спиридон, помнишь, как ты жалел её и помогал после суда ей с детьми в другой город перебраться от стыда и позора. Что молчишь?