Она колебалась, в какую дверь ей постучать. Все три были заперты, и бронзовые молотки на них сжимали спою украшенную выпуклость. Наконец, она остановилась на средней двери. Удар прогудел внутри. Можно было угадать по долготе отголосков, что дом обширен и пронизан длинными коридорами. В гладком мраморе плит пола четко отражались лепные стены сеней. Восхитительная свежесть еще увеличивала их прекрасные гармоничные размеры. Из них расходились галереи, в конце которых видны были сквозь Застекленные двери перепекший трельяжей в виде портиков и аркад, увитые розами тисы возвышали свои обелиски на перекрестках аллей. Это было в одно и то же время величественно, кокетливо и печально.
Лестница, по которой поднялась Гертулия, привела ее к длинному ряду комнат, необычайно обставленных в пышном и угрюмом вкусе. Предметы были в них застывшими в тоскливом и безразличном уединении. В этих комнатах, созданных для каких то молчаливых посетителей, деревянный мозаичный паркет не скрипел под ногою. Тишина их, хотя она была полною, казалась скорее временно нависшею, нежели окончательною; в ней не было той неуловимой жизни, от которой растрескивается ледяная кора ее летаргии, и наоборот, что то внешнее и поверхностное дробило ее устойчивость.
Среди этих комнат одна выделялась своей прелестной обивкой. Материя хранила в себе как бы отпечаток влажной тени от прикосновения цветов, которые были когда то на нее наложены, и благодаря этой ткани очень бледного зеленого цвета, смягчалась форма мебели светло-желтого дерена и старого золота, и сгибались но углам консоли, где застыли стоя нефритовые вазы.
В другой комнате Гертулия с изумлением увидела много зеркал, висящих по стенам. Заключенные в золотые, черепаховые, эбеновые или перламутровые рамы, они стояли друг против друга, взаимно обмениваясь отражениями и скрещениями лучей; некоторые, в каменном окаймлении, были похожи на водоемы, и Гертулия, проходя мимо, увидела себя в них очень бледной.
Она продолжала искать Гермаса, переходя из комнаты в комнату. Двери с тщательно сделанными замками отделяли эти комнаты, которые порой вытягивались в анфилады. Тяжелые портьеры, шелковые, атласные или муаровые, задевали ее своей бахромой, долго дрожавшей позади нее. Все было пусто.
Пустота этих обширных покоев казалась еще более пустынной из за отсутствия на стенах портретов; ни одно человеческое лицо, приветливое или печальное, не присутствовало, из памятного прошлого, при этом великолепии, не имевшем никого свидетелем своей тонкой и пышной вещественности.