– Вы нисколько не обязаны объяснять причину вашихъ строгихъ распоряженій – вы здѣсь хозяинъ, и этого довольно, – возразила она сухо. – Но какое сильное расположеніе вы должны питать къ баронессѣ Штейнеръ, что жертвуете ей вашимъ дорогимъ спокойствіемъ и предлагаете помѣстить у себя ея избалованнаго внука и капризную гувернантку!
Въ этихъ немногихъ словахъ слышался горькій упрекъ, и въ первый разъ мягкій голосъ Кети звучалъ такъ рѣзко и сурово.
– Не возражайте мнѣ! – продожала она, поднимая руку, какъ-бы желая этимъ движеніемъ помѣшать ему отвѣтить, – я вовсе не желаю, чтобы вы, ради пустой вѣжливости, говорили не то, что думаете. Вѣдь, мнѣ хорошо извѣстны побудительныя причины вашихъ дѣйствій! – Она, видимо, боролась со слезами.
– Я нѣсколько разъ невольно попадалась вамъ на дорогѣ и нисколько не удивляюсь тому, что вы сказали: „вѣчно эта дѣвушка“! Я сама никогда не прощу себѣ своей неловкости и чистосердечно признаюсь, что только одинъ разъ преднамѣренно вмѣшалась въ ваши дѣла. Но вы – неумолимый судья и слишкомъ строго меня за это преслѣдуете.
Докторъ Брукъ упорно молчалъ; губы его были крѣпко стиснуты, точно онъ боялся искушенія, чтобы не заговорить; его глаза устремлены были на Кети такъ твердо и выразительно, точно онъ насквозь видѣлъ всѣ ея мысли, а правая рука, которою онъ держался за садовый столикъ, судорожно вздрогнула. Въ этомъ положеніи, во всѣхъ чертахъ его правильнаго лица выказывались отличительныя свойства его характера: скрытность и сила воли, которыя только въ самомъ крайнемъ случаѣ рѣшаются на объясненіе.
– Я вернулась сюда не по собственному желанію; напротивъ того, внутреннее чувство отталкиваетъ меня отъ моего отцовскаго крова, гдѣ важная барыня съ своею президентскою гордостью отравила все мое дѣтство, и я никогда не прощу ей тѣхъ горькихъ слезъ, которыя она, своею постоянною дерзостью, заставляла проливать мою добрую Лукасъ, – продолжала Кети, какъ-бы не хотя.
– Вы знаете мой страхъ, когда я, въ первый разъ приближаясь къ виллѣ, трепетала при мысли о моей встрѣчѣ съ умною, доровитою сестрою Флорою, – зачѣмъ не уѣхала я тогда обратно въ Дрезденъ? Тамъ, въ замкѣ вѣетъ не только глупымъ чванствомъ и гордостью, но и самый воздухъ переполненъ золотою пылью и надменностью, такъ что свѣжія, живыя мысли и чувства непремѣнно должны въ немъ заглохнуть. По своей натурѣ, я не могла долго оставаться въ подобной атмосферѣ, – а здѣсь, – она указала на маленькій домикъ, – я чувствовала себя, какъ дома, здѣсь, въ этомъ уютномъ уголкѣ, я могла-бы даже забыть свою Дрезденскую родину, а почему – я и сама этого не знаю.