Он был маленького роста, нервный, с живыми глазками. В течение первых нескольких дней моего пребывания в Вюрцбурге он постоянно заговаривал со мной, переводил истории из книги Тамилы, пересказывал разного рода потрясающие приключения, которые происходили с ним, когда он жил в лесу с учителем по хатха-йоге. Но долго в Вюрцбурге он не прожил. Мадам Гебхард прислала ему сердечное приглашение навестить ее в Эльберфельде, и однажды утром, после долгой сцены расставания с мадам Блаватской, сказав ей, что она была для него больше, чем мать, и что дни, проведенные с ней, были самыми счастливыми в его жизни, он отбыл, и я должна с сожалением сказать, навсегда. Я бы не хотела долго задерживаться на случаях, подобных этому, а их было, к сожалению, немало. Однако из всех случаев неблагодарности и предательства по отношению к Блаватской этот был для нее одним из самых болезненных[439]. Я хочу здесь рассказать о тех причинах, которые наряду с умственным и физическим истощением помешали более быстрому темпу ее работы и немало ее огорчали.
Тихая кабинетная работа, которую я пыталась описать, продолжалась недолго.
Однажды утром над нами разразилась гроза. Как-то с утренней почтой без всякого предупреждения Блаватская получила копию известного „Доклада Общества психических исследований“.
Полная неожиданность явилась для нее жестоким ударом. Я никогда не забуду тот день. Войдя в ее кабинет, я застала ее сидящей с открытой книгой в руках в состоянии полнейшего отчаяния.
— Это, — кричала она, — карма Теософического общества, и она обрушилась на меня! Я козел отпущения! Я предназначена для того, чтобы искупать все грехи общества, и теперь, когда меня держат за великого самозванца и русского шпиона, кто будет прислушиваться ко мне? Кто будет читать „Тайную доктрину“? Как мне выполнить работу Учителя? О, проклятый феномен, который я демонстрирую лишь для того, чтобы доставить удовольствие близким и тем, кто вокруг меня. Какую жуткую карму я несу! Как мне все это пережить? Если я умру, работа Учителя окажется впустую, а общество распадется.
В приступе гнева она обычно не слушала никаких доводов. Отвернувшись от меня, она сказала:
— Почему вы не уходите? Почему вы меня не оставляете? Вы баронесса, вы не можете оставаться с униженной женщиной, которую опозорили перед всем миром, на которую будут показывать пальцем как на обманщицу и самозванку. Идите, пока на вас не пала тень моего позора.
— Елена Петровна, — сказала я, и мои глаза поймали ее застывший взгляд, — вы знаете, что Учитель жив, и что он Ваш Учитель, и что Теософическое общество создано им. Каким же образом оно сможет погибнуть? И я это знаю так же хорошо, как и вы. Правда восторжествует без всяких сомнений. Как же вы могли хоть на секунду предположить, что я смогу оставить вас и то дело, которому нам предначертано служить? Даже если каждый член Теософического общества превратится в изменника Общей цели, останемся мы с вами и будем работать в ожидании лучших времен.