Отавинью стал с тревогой замечать, что старый Жеремиас что ни вечер сидит за бутылкой, что с каждым стаканом становится все мрачнее, а стаканам и счет готов потерять…
Своей тревогой он поделился с Жудити, и та подтвердила:
— Да, такое за хозяином водится. Раскаяние его мучает. Вот только когда у нас поселилась проклятая девка, без которой он теперь места себе не находит, он от своей привычки отказался. А теперь тоскует, что тут скажешь…
Так оно и было, старый Жеремиас тосковал: проклятая девчонка в самые печенки ему влезла — быстрая, ловкая, с характером, а как макароны стряпала! Пальчики оближешь! Чем дальше была от него Мариета-Рафаэла, тем больше достоинств он в ней открывал, хотя и сказал как-то Жудити:
— После моей смерти пусть тут Луана всем заправляет.
Но сказал это так, мимоходом, сам он этого не хотел и перед сном каждый вечер просил:
— Бруну! Подай мне знак! Ну хоть какой-нибудь знак, Бруну, чтобы я знал, что девчонка сказала правду!
Но знака он так и не получил и продолжал тосковать и маяться. Теперь даже на Отавинью он поглядывал с раздражением, думая про себя: «Мужик называется! Да когда этот проклятый Медзенга втюрился, он во все дыры лез. Вот уж воистину, гнал его в дверь, а он лез в окно! И звонил каждую секунду, и приезжал, и плевать ему было, что я об этом подумаю! Пер себе на рожон и получил, чего хотел. Какая девка против такой страсти устоит? Все они такие ненормальные, эти Медзенга! А этот рохля какой-то! «Я, кажется, влюбился в вашу племянницу», передразнил он. — Кажется ему, видите ли! Тьфу!»
И однажды старик не выдержал и высказал Отавинью все, что было у него на душе:
— Пока ты тут прохлаждался да разговоры разговаривал, проклятый Медзенга лазил к ней в окно! Сукин сын! Весь в деда, этого чертова Энрико Медзенгу. Тот сестру у меня украл прямо из дома и встречался с ней на плантации у нас под носом!
— Но я не Медзенга, — с некоторым высокомерием ответил Отавинью.
— Не-ет, ты не Медзенга! Будь ты Медзенга, ты бы уже был в Рибейран-Прету и зубами бы вырвал и притащил сюда. А я бы с ней в Италию съездил да и выяснил на месте, как обстоят дела с ее родством. То-то и беда, что ты не Медзенга!
Неожиданная речь старого Жеремиаса очень озадачила молодого человека.
Поначалу Рафаэла смертельно обиделась на Маркуса. Ей неприятна была сама по себе история с Лилианой, а еще неприятнее показалась откровенность, когда он сказал, что назвал ее невестой только затем, чтобы отвязаться от Лилианы.
Но когда Маркус уехал, она затосковала, и все ей стало видеться в другом свете. «Маркус — он просто одержимый, — думала Рафаэла. — Если он чем-то занят, то ничто другое для него не существует. Сейчас он занят поисками отца. А до этого я была его наваждением. А до меня…» Дальше она думать не стала. Мысль о Лилиане причиняла ей боль, и поэтому она предпочла думать о Маркусе. И чем больше думала, тем отчетливее понимала, что больше не может прожить без него ни единой секунды. Что с ним? Как он там? Вокруг него сельва! Смертельная опасность!..