Потом поняла: молодую женщину сильно портило выражение затаенного недовольства.
– Что-то ты, Наташенька, невесела, – проговорила Екатерина ласково, по-русски.
Великая княгиня и бровью не повела, словно не слышала. Екатерина вскинула брови. Павел заерзал и быстро повторил вопрос матери по-немецки.
– Матушка родная, – недоумевающе протянула Екатерина, – ты что ж, еще русский язык выучить не удосужилась? Или знаешь, да робеешь? Это напрасно, смелость необходима во всем, а смелости тебе, как я вижу, не занимать…
Намек был тонкий, укол чуть заметный, однако Наталья нервно дернулась и ответила по-немецки:
– Я… учу русский язык, однако он слишком уж варварский, в нем нет логики и много лишних слов.
– Ну что ж, лапидарностью он не отличается, правда истинная, – снисходительно кивнула Екатерина, – зато благодаря этому выразителен и поэтичен.
– Поэтичен? – Наталья усмехнулась. – Да в России нет ни единого великого поэта! Имя молодого Иоганна Вольфганга Гете уже заставляет волноваться Германию! Конечно, вы покинули Германию еще до его рождения, вы его не знаете… Он бывал в нашем замке, он пользовался гостеприимством моей матери, и не зря! Я в восторге от того, как он умеет передать красоту и величие Божьего мира! Эти стихи произвели на меня неизгладимое впечатление!
И она начала читать по-немецки «Прекрасную ночь» Гете, в упор, словно бы с укором, глядя на Екатерину:
Покинул я свой домик скромный,
Покинул я свой кров укромный.
Под сень лесную я вхожу,
Отраду там я нахожу…
Произнося последние строки, Наталья, как бы в рассеянности, перевела взор на графа Разумовского, и Екатерина едва сдержала усмешку.
– Это вы называете красотой и величием Божьего мира? – пренебрежительно спросила она. – На мой вкус, стихи очень средние. Кто такой этот ваш Гете? Талантливый юнец, не более… но до подлинной поэзии и подлинного мастерства ему очень далеко! Послушайте-ка это!
И она с ярким выражением, не скрывая восхищения, начала читать по-русски:
Лице свое скрывает день;
Поля покрыла мрачна ночь;
Взошла на горы черна тень;
Лучи от нас склонились прочь;
Открылась бездна звезд полна;
Звездам числа нет, бездне дна.
Песчинка как в морских волнах,
Как мала искра в вечном льде,
Как в сильном вихре тонкий прах,
В свирепом как перо огне,
Так я, в сей бездне углублен,
Теряюсь, мысльми утомлен!
Уста премудрых нам гласят:
Там разных множество светов;
Несчетны солнца там горят,
Народы там и круг веков:
Для общей славы божества
Там равна сила естества…
Толмачи, топтавшиеся за спинами господ посланников, издавали низкий приглушенный гул, словно три шмеля. Толмачи были отменные, так что смысл стихов доходил до Кобенцля, де Верака и Ганнинга с Гаррисом своевременно. Выражение восхищения – то ли искреннего, то ли дипломатического – прилипло к их лицам.