Председатель опять смотрел по очереди на каждого присутствующего, молчаливо призывая поддержать его.
Особого впечатления на членов комиссии его заявление не произвело, но всем хотелось знать, что же это за таинственная персона.
— Так вот, — продолжал председатель, — это лицо высказало недоумение по поводу принятого решения. Не думаю, что мы умнее всех. Ставлю на голосование…
— Зачем? — сразу забеспокоился Швыдкий.
Надо было определиться, поднимать руку: за или против.
— Кто против? — спросил председатель.
Я поднял руку. Швыдкий посмотрел на меня. У него еще было время.
— Один, — констатировал председатель.
Я надеялся на Швыдкого, но он руку не поднял, спрятал под стол. Он же меня поддерживал, кажется, без колебаний. Швыдкий наклонил голову над чистым листом бумаги. Председатель и другие тоже чувствовали себя неловко. Это можно было уловить по напряженной тишине, которая воцарилась после голосования, когда все чувствуют, что все виноваты, но никто не решается признать очевидную вину, то что натворили, а она у всех на виду, но каждый молчит, понимая, что без слов все понятно.
Объявили перерыв. Вышли в коридор на перекур. Ко мне подошел Швыдкий.
— Не солидно ведет себя… — начал он, не называя председателя. — Видите ли, он специально прибыл… Ссылается на звонок…
— Может быть, я не прав? — спросил я Швыдкого. — Может быть, я чего‑то не понимаю?
— Ты прав.
— Тогда почему все так?.. Объясни мне, в чем дело?
Швыдкий развел руками. Мы с ним отошли в сторону. Он курил, часто затягивался, словно опасаясо, что если он этого делать не будет, то ему придется отвечать на мои вопросы.
— Где же собака зарыта? — размышлял я вслух.
Швыдкий посмотрел на меня прищуренными глазами и сказал, понизив голос:
— В ресторане, под столом, за которым бывает тот из Москвы. — Он не называл фамилию, но я знал о ком идет речь.
И опять она поплыла по волнам в заморские страны на целый год, потому как тем лицом был помощник Брежнева Голиков.
Медунов хотя и был не из робкого десятка, но М. Суслова он побаивался. Пожалуй, единственного из Политбюро. Михаил Андреевич обычно отдыхал на госдаче в Сочи. Как только поступило сообщение о его прилете, я доложил второму секретарю крайкома о дате и времени его прилета. Сергей Федорович отсутствовал, был в каком- то районе. Второй сказал, что он сам проинформирует об этом первого секретаря. Вообще он ревностно относился к докладам Медунову, проявлял недовольство, если его кто‑то опережал.
На следующий день, в день прилета Суслова, в театре был назначен партактив. В зал уже заходили и рассаживались участники актива, в отдельной комнате собирался президиум.