— Есть тут живая душа? — спросил Задонов, все еще стоя у дверей и продолжая покачиваться. Вдруг он пропел мягким басом:
О, да-айте, да-айте мне свободу…
У Назимова больше не осталось сомнений: это — Николай. А ведь Баки уже отчаялся было увидеть друга. С радостью и болью он позвал:
— Николай!
Избиения, одиночество вымотали Назимова. Он сильно похудел, обессилел. Но Задонов сразу же узнал его слабый голос. Сделав несколько шагов, Николай опустился на колени.
— Борис, дорогой, это ты?! — Он прижал друга к груди. — А я уж думал… Нет, ты на самом деле Баки?..
Первые минуты они ограничивались короткими восклицаниями. Потом начали делиться новостями, переживаниями. Впрочем, какие тут новости, у каждого — одно и то же.
— Им не нравится моя твердость, — тихо говорил Баки. — Всё грозят новыми мучениями… — Назимов усмехнулся: — Черта с два я поддамся им. Ну хватит о палачах!.. Как ты жил это время? Обзавелся ли новыми друзьями? Где прежние товарищи?
— Камеру нашу почему-то освободили, — рассказывал Задонов. — Многих, в том числе и меня, перевели в другие помещения. А остальных…
Задонов не договорил, только рукой махнул. Но он не привык поддаваться плохому настроению, тряхнул головой и сказал:
— Ничего, проживем!
— Надо выжить! — подтвердил Назимов. — Жизнь, брат, всюду. Надо уметь видеть ее.
Это была правда. Когда оба они впервые попали в тесные, полутемные и душные камеры с непроницаемыми толстыми стенами, им показалось, что здесь, как в могиле, даже не узнаешь, есть ли кто за стеной. Но довольно скоро они убедились, что в огромной тюрьме замурована не одна тысяча узников, по ночам вдруг начинают говорить стены: из камеры в камеру при помощи стуков передаются всякие новости. Однажды Баки даже подумал: если бы ученым когда-нибудь удалось «оживить» эти стены, они поведали бы многое. Тайны, хранимые камнями, прозвучали бы страшным обвинением против преступного фашизма, и в то же время это была бы поэма о героизме заключенных.
— Я стал плохо видеть, — между прочим пожаловался Задонов. — Эти гады сначала выбили мне половину зубов, а теперь всё норовят ударить по глазам.
— А меня бьют по голове, — отозвался Назимов. — Сам удивляюсь, — грустно пошутил он, — как не рехнулся до сих пор.
Оба помолчали. Потом Назимов намеками, отрывочными фразами, непонятными для других заключенных, поведал приятелю о том, как гестаповцы добиваются от него предательства.
Задонов вытянул губы трубочкой:
— Ну и гады!
Загремела дверь. Опять пришли за Назимовым. Задонов украдко успел пожать ему руку. Баки взглядом поблагодарил друга.