Пиппи в знак согласия кивнула головой. Все втроем забрались они на кухонный стол. Внезапно лицо Томми омрачилось.
— Не хочу никогда становиться взрослым, — решительно сказал он.
— И я тоже, — заявила Анника.
— Да, ничего в этом хорошего нет, — согласилась Пиппи. — Взрослым никогда не бывает весело. У них вечно уйма скучной работы, дурацкие платья и куминальные налоги.
— Это называется «коммунальные налоги», — поправила ее Анника.
— Все равно, такая же муть, — возразила Пиппи. — И еще они напичканы предрассудками и всякой ерундой. Они думают, что стрясется ужасное несчастье, если сунуть в рот нож во время еды, и все такое прочее.
— Они не умеют даже играть, — сказала Анника. — Фу, ужасно, если придется стать взрослым!
— Кто сказал, что нужно стать взрослым? — спросила Пиппи. — Если я не ошибаюсь, у меня есть где-то несколько пилюлек.
— Каких пилюлек? — спросил Томми.
— Несколько мировых пилюлек для того, кто не желает стать взрослым, — объяснила Пиппи и соскочила со стола.
Она искала повсюду — в шкафу, в ящиках и ларях, и через некоторое время появилась, держа в руках нечто, точь-в-точь похожее на три желтых горошины.
— Горошины! — удивился Томми.
— Ты так думаешь?! — спросила Пиппи. — И вовсе это не горошины, а пилюльки. Я давным-давно получила их в Рио[12] от одного старого индейского вождя, когда случайно упомянула, что вовсе не хочу стать взрослой.
— И эти вот маленькие таблетки могут помочь? — усомнилась Анника.
— Ну да! — заверила ее Пиппи. — Но проглотить их надо в темноте и при этом сказать вот что:
Славная милая крумеляка,
Не хочу я стать взрослякой…
— Ты, верно, имеешь в виду «взрослой», — сказал Томми.
— Сказала «взросляка», значит, то самое я и имею в виду — «взросляку». В этом-то и весь секрет. Большинство людей говорит: «взрослый», «взрослая», а опаснее этого ничего не бывает. Потому что тогда начинаешь расти шибче, чем прежде. Жил-был однажды мальчик, который ел вот такие пилюльки. И он сказал «взрослый» вместо «взросляка». Тут он как начал расти, — до смерти испугаешься. На несколько метров в день! До чего ж печально! Но, во всяком случае, пока он пасся и кормился прямо с яблоневых деревьев, примерно как жираф, это было довольно удобно. Но вскоре это перестало получаться, он был слишком длинный. Когда к нему домой приходили какие-нибудь тетеньки и здоровались с ним и им надо было сказать ему: «О, какой ты стал большой и умный!», то им приходилось кричать в мегафон, чтобы он услыхал их слова. У этого мальчика ничего нельзя было увидеть, кроме его длинных, тонких ног, исчезавших среди туч, словно флагштоки. А что было, когда он принялся лизать солнце! У него на языке появился волдырь. Тогда он так заорал, что внизу, на земле, увяли цветы. Но это было последним признаком его жизни. И никогда больше никто о нем не слышал. Хотя ноги, думается мне, по-прежнему бродят внизу там, в Рио, и мешают движению.