Открыв глаза и кивнув головой, будто соглашаясь, Виктор не стал говорить, что о московском ресторане Тестова он мог бы сказать лишь как тот старик из анекдота: «Сладки гусиные лапки! — А ты их едал? — Я-то не едал, да мой дядька видал, как их барин едал!»
Десяток лет тому назад, в Париже, Наркевич был несколько растерян — сказывалась оторванность от родины, — так, по крайней мере, говорил о нем Базов. Не выглядел столь уверенно, как сейчас. Тогда в Париже Базов встретился с Наркевичем и Жарковым, мечтающими о возвращении на родину. Они не участвовали в борьбе против Советской России, а, наоборот, были готовы всеми способами служить ей.
— Между прочим, — продолжал Наркевич, — у меня такое ощущение, что здесь, на заводе, у меня есть «ангел-хранитель».
— Довольно точное ощущение, — подтвердил Ларцев. — Но мы еще не закончили начатого разговора. Об этом потом. Меня интересует прежде всего сигнал, который вы получили.
— Пакет передал мне инженер фирмы «Континенталь» Рединг со словами: «От Габта из Берлина». И удалился… Я пока дешифровал лишь половину. Официальную часть. Она сделана нехитрым кодом абвера.
— Нехитрым?
— Да, — иронически улыбнулся Наркевич.
— А вторая часть?
— Ее зашифровал Жарков нашим старым русским кодом, для дешифровки нужна не одна книга, а две. На первом этапе получаешь практически только ключ ко второй книге с новым кодом. А второй книги в Златоусте нет.
— Я съезжу в Свердловск. Дайте мне их шифровку.
— Пожалуйста. Я принес книгу, оригиналы сообщений и дешифрованный текст. Остальное, надеюсь, сделаете сами… А уха готова. Прошу.
Ларцев положил книгу и бумаги в рюкзак.
Уха действительно оказалась восхитительной. Стерлядка таяла во рту, картошка и пшено в меру проварены, аромат и вкус бульона доставляли подлинное блаженство.
Ларцев ушел задолго до рассвета, чтобы успеть на утренний поезд.
Через несколько дней он постучался в кабинет Базова.
— Долгонько задержались вы в Златоусте, — встретил его Леонид Петрович. И подмигнул: — Ну конечно, охота, рыбалка — душу, наверное, отвели!
— Рыбалка была, сознаюсь, Леонид Петрович. И стерлядочка — что надо. Представьте, вышел я к этой речушке из лесу, а там у костра наш инженер уху варит. Как не попробовать, не поболтать. Вот это уха, скажу я вам! Такой еще нигде не пробовал.
— Ну а как Николай Степанович себя чувствует в этой далекой провинции? После Петербурга, Парижа, Берлина небось скучает? Не опустился ли?
— Что вы, Леонид Петрович, он там как дома. Для меня, говорит, этот десяток лет после Парижа и Берлина пролетел незаметно. Еще бы! Без дела не сидел. Восстанавливал производство, улучшал качество металла. Он там в своей стихии. Ему за пятьдесят, а выглядит молодо. Семья рядом: жена работает на том же заводе бухгалтером, дочь учится, музицирует. Глаза у Наркевича веселые, счастливые. Слова графа Игнатьева Алексея Алексеевича вспоминал: «Человеку, как и березе, легче расти на родной земле, и величайшим несчастьем для него является потеря им корней на своей родине». Цитирую точно… Да, я отдал несколько стерлядок зажарить на кухне. Правда, пришлось их подсолить, чтобы не испортились.