— Можете ли вы утверждать, что Лоусон Брайерли получил то, чего заслуживал?
— Кен, а чё, парень, который вам угрожал, правда говорил с мусульманским акцентом?
— Кен, не ради ли рекламы устроена вся эта шумиха? Правда ли, что вашу передачу прикрывают?
— Кен! Мы дадим вам возможность высказаться, да, высказаться, заплатим за эксклюзивное интервью. И напечатаем лишь тот текст, который вы сами утвердите. Да еще с фотографиями!
— Кен, правда ли, что вы свалили на пол и запинали еще и двоих охранников, а заодно девушку, помощницу режиссера?
— Кен, вас могут привлечь за неуважение к суду, каковы ваши комментарии?
— Кеннет, можете ли вы сказать, что ваши действия, имевшие место в прошлый понедельник, равно как и ваша последующая позиция, представляют собой скорее разрывающее шаблон наджанровое произведение искусства, а не просто очередной эпизод политического насилия в средствах массовой информации?
— Кен, так отделал ты того мудака или нет?
— Привет, друзья и подруги! Чудесное утро, не правда ли?
(Последняя реплика принадлежала уже мне.)
— Кен, связана ли как-нибудь занятая вами позиция с вашей широко известной неприязнью к Израилю? Нельзя ли сказать, что вы переусердствовали, доказывая обратное?
— Кен! Ну давай же, Кен! Ты ведь один из нас! Шевелись, отвечай на вопросы! Или слабо? Сам знаешь, что будет, если не ответишь. Припечатал ты того парня или нет?
— Кен, правда ли, что вас уже судили за хулиганство? В Шотландии?
— Мистер Нотт! Вы часто критиковали политиков за отказ давать прямые ответы на вопросы журналистов, не ощущаете ли вы себя теперь в какой-то степени лицемером?
— Хотел бы ответить на все ваши вопросы, ей-ей. Прямо до жути, и можете это процитировать. Но не могу. Жаль, просто до слез.
(Это, понятно, опять я.)
— Кен! Кен! Сюда, Кен! Посмотри сюда! Улыбочку, ну же, давай!
— Нет уж, приятель, я в этом не силен.
— Тогда в чем, черт побери?
— В чем бы оно ни было, я это уже перерос. Пока, ребята, увидимся, — И Кеннет вошел в здание радиостанции.
На вахте я помахал пропуском перед носом охранника и сел в лифт, чтобы подняться к себе, на третий этаж. В лифте я испустил радостный вопль, затем прислонился к стенке и расслабился.
В тот понедельник, по прошествии целой недели со дня моей ставшей уже почти мифической драки с этой грязной фашистской вонючкой, с этим отрицателем холокоста Лоусоном Брайерли, я решил встретить наконец представителей прессы храбро, лицом к лицу. Выйдя из дома Крейга, я прошелся до метро, а поднявшись на поверхность и дойдя до Со-хо-сквер, увидел впереди, на широком тротуаре перед входом на радиостанцию, свору представителей прессы. Я расправил пошире плечи, мысленно прорепетировал парочку годящихся на любой случай ответов и бодрым шагом направился в самую гущу этих типов.