Из окна моей спальни в родительском доме в Хеленсбур-ге, что стоит на северном берегу Клайда в тридцати километрах ниже по течению от Глазго, была видна река. Я рос, наблюдая, как вдалеке, в Гриноке, постепенно исчезают из пейзажа краны по мере закрытия верфей; позднее на их месте выросли офисы, магазины, жилые здания и развлекательные центры, но к тому времени мы уже перебрались в Глазго, чтобы жить поближе к зубоврачебному кабинету, который отец открыл в центре города. Наша квартира в бельэтаже в зеленом районе Саутсайд оказалась просторной — у моего брата Иэна и у меня появились комнаты вдвое больше, чем в нашем одноэтажном домике в Хеленсбурге, — но вид за окном изменился: широкая, с трехрядным движением, улица с припаркованными у проезжей части машинами, а с другой стороны такие же высокие доходные дома, как и наш. Мне не хватало вида на реку и на холмы даже больше, чем я ожидал.
Мы с Джоу повстречались на речном прогулочном катере одной летней душной ночью, а с Селией — в новом, с иголочки, пентхаусе сэра Джейми наверху высотного здания Лайм-хаус-тауэр, во время грозы.
— Ты, что ли, спел тот кавер Кэта Стивенса[35]. Разве тебя еще не засудили?
Был конец лета двухтысячного года. В то время моя программа на радиоканале «В прямом эфире — столица!» еще выходила в эфир незадолго до полуночи. Мы стояли с моим тогдашним режиссером на корме прогулочного теплохода, плывущего по Темзе, и обсуждали последний выпуск. Одновременно мы наблюдали, как уплывают вдаль металлические щиты «Барьера» — построенной поперек Темзы раздвижной дамбы, защищающей Лондон от наводнений; каждая из мно гочисленных секций — как тонущий корабль, задравший нос; последние отблески рубинового заката еще догорали на их форштевнях, когда к нам подошло коротко остриженное блондинистое создание с огромным количеством металлических колец на самых различных частях лица и вклинилось между нами.
Вик, так звали режиссера, сделал шаг назад, освобождая для нее пространство, окинул девушку взглядом, решил, что я, может быть, не сержусь из-за прерванной беседы, посмотрел на меня, приподнял брови и побрел прочь.
Я и сам внимательно ее рассматривал, на всякий пожарный. Девушка была одета во все черное: ботинки, вельветовые брючки, футболка с глубоким круглым вырезом и потертая кожаная куртка вроде байкерской, висящая на одном плече. С виду лет двадцать пять.
— Меня еще никто не засудил, — ответил я как можно осторожнее на тот случай, если окажется, что со мной беседует журналистка. — Наши адвокаты обменялись письмами, что, кажется, стоило не меньше взаправдашнего процесса, но его самого таким образом удалось избежать.