В другой раз они обсуждали таинство покаяния: что есть исповедь, для чего она, зачем на нее ходить каждую неделю.
— У нормальных людей жизнь сейчас такая замороченная, что нагрешить захочешь — не успеешь! Ну, а к чему терзать священника рассказом о том, как ты ковырял в носу во время святой мессы? Не проще самому полечиться, тем более если давно раскаялся? Рецепты известны: десять раз Отче наш, пять Аве Мария — и скачи как новенький.
Раньше Умке и правда казалось, что подобное «самообслуживание» сильно упростило бы некоторые церковные процедуры, но сейчас она понимала: у мелкого с человеческой точки зрения греха могут быть неприятно глубокие корни. Только представитель Бога на земле вправе решать, что и какого наказания заслуживает. Но все-таки — если прегрешение ничтожное?
Отец Станислав погримасничал своими отвлекающее красивыми, сочными, смешливо изогнутыми губами, вздохнул.
— Насчет исповеди в наши дни строг лишь польский католицизм. Европа, Америка давно исповедуются, так сказать, по мере накопления. Но я позволю себе напомнить, что совершенство исповеди христианина не в отчете о реальных мелких проступках, а в сожалении о том, чего он не сделал хорошего, доброго, благого из того, что способен был сделать. А об этом, как мне представляется, можно говорить хоть каждый день. Так что количество посещений исповедальни прямо пропорционально качеству требовательности исповедуемого к себе. — Он изрек это мудрым тоном, но в глазах уже прыгали шальные искорки.
Умка посмотрела пристыженно.
— И правда. Черт. — Испуганный взгляд. — Ой!
Оба захохотали.
Глядя на отца Станислава, у нее не получалось не думать о том, как бы такой импозантный, умный, образованный, благородный мужчина пригодился в миру (в том числе для генофонда, пусть польского). А что, вполне объяснимая женская мысль. Но высказать ее напрямую Умка не решалась; слишком много ненужного подтекста. И они абстрактно обсуждали, что должно произойти с нормальным красивым юношей, чтобы тот вдруг взял и постригся в монахи. И каково ему приходится дальше, когда назад пути нет, а мир вокруг полон соблазнов, которые юноша, взрослея, лишь начинает осознавать. Ведь это все равно что истинно верующему в семнадцать лет вступить в католический брак!
— Спасает то, что Господь совершенен, — хитро улыбнулся отец Станислав в ответ на пространные рассуждения Умки. — И к тому же един.
Поразительно: несколькими словами сумел сформулировать целое мировоззрение. Аналогия с супружеством хоть естественна, но не уместна: монашество — венец идеальной любви. Любви, лишенной соблазнов — ибо ничего прекрасней и выше Бога нет.