Я перевернула стейк и уменьшила огонь. Отрезав два кусочка хлеба, положила их в тостер и достала чесночный порошок.
— Думаешь, мой отец отрицал чье-то господство в нашем Каслфорде? — наконец спросила я.
Он энергично закивал.
— И думаю, они убили Тони Мейерза по той же причине.
— Пит, — сказала я, положив ему на плечо руку, — ты говоришь о моем отце, поэтому не пудри мне мозги. Если у тебя есть что сказать, выкладывай.
— Я просто слышал об этом, Салли.
— Где?
— Вокруг. — Пит явно чувствовал себя не в еврей тарелке и стал озираться, словно готовясь к побегу.
Ломтики хлеба выскочили из тостера, я намазала их маслом и посыпала чесночным порошком. Выложила стейк на тарелку и поставила на стол вместе с салатом и перцем. Я дала Питу салфетку и вилку с ножом. Затем налила в стакан сельтерской.
— Лук будешь?
Он, с полным ртом, покачал головой.
— Очень вкусно, — сказал он, прожевав и вытирая рот салфеткой.
Я села за стол напротив и наблюдала, как он ест. То же самое делал и Скотти, сидя на полу. Скотти не попрошайничал, но смотрел так, что сердце разрывалось.
— Тебе действительно не известно, как Тони Мейерз узнал, что ты собираешься на Кеглз-Понд?
Пит перестал жевать, затем снова принялся за еду. И только после этого покачал головой.
Определенно лгал. Раньше Пит был убежден, что Тони Мейерз поджидал его у пруда, чтобы убить.
— Кого ты защищаешь, Пит? Я никому не скажу. Я знаю, ты недоговариваешь, потому что кого-то боишься. Я права?
Он снова перестал есть и начал сопеть, наблюдая за мной.
— Это официантка из кафе? Та, что сказала мне о встрече с тобой? Ты боишься, она попадет в беду? — Он покачал головой. — Тогда кто? — Пит сложил нож с вилкой на тарелку и сидел как на электрическом стуле, ожидая его включения. — Кто это, Пит? — настаивала я. — Ты же знаешь, что можешь мне доверять.
Из его левого глаза выкатилась слеза, и мне стало так жалко Пита. Для его бедного замутненного разума этот мир кажется таким опасным.
— Папа, — прошептал он. — Папа сказал этому человеку пойти туда.
— Но раньше ты говорил, что твой папа был на празднике по случаю военного дня.
Его лицо исказилось. Трудно вообразить, что творилось в его голове.
— Не папа, — наконец выдавил он из себя, сокрушенно повесив голову.
Бедный парень. Он был так смущен и так напуган. Я подошла и обняла его.
— Все будет хорошо, — сказала я, похлопав его по плечу. — Поговорим об этом в следующий раз.
— Копы думают, я сумасшедший, — сказал он, понемногу приходя в себя. — Я слышал, один из них назвал меня так, когда я был у Кармеллы.
Ха! Значит, он был там.