Тремя днями позже псина лежала в земле. Как это произошло, я узнал из самого достоверного источника информации по части злобных собак: от нашего почтальона. Звали его мистер Шермерхорн. Так вот, мистер Шермерхорн рассказал, что боксер миссис Буковски вдруг начал бегать вокруг дерева, к которому она его привязала, а когда веревка полностью обмоталась вокруг ствола, он (ха-ха), не сообразил, что теперь надо бежать в обратную сторону. Миссис Буковски ушла в магазин, так что ничем не смогла ему помочь. Вернувшись домой, она нашла пса задушенным у того самого дерева, к которому привязала его.
Мой рисунок оставался на асфальте целую неделю. Потом прошел сильный ливень и рисунок превратился в розовое пятно. Но до дождя он оставался очень четким. И пока сохранял четкость, на него никто не наступал. Я это видел собственными глазами. Дети, спешащие в школу, женщины, направляющиеся к торговому центру, мистер Шермерхорн, почтальон, все огибали его. Похоже, даже отдавая себе в этом отчета. И никто о моем рисунке не говорил, никто не спрашивал: «Что это за странное дерьмо на асфальте?» или «И как же это называется?» (Янтра, тупица). Они словно и не видели рисунка. Да только какая-то часть сознания их видела. Иначе чего им его обходить?
Всего этого я мистеру Шарптону говорит не стал, но рассказал о Шкипере. Решил, что ему можно доверять. Может, потому, что моя тайная сила знала: ему можно доверять, но думаю, дело не в этом. Все решило его прикосновение к моему плечу. Так мог прикоснуться только любящий отец. Нет, любящего отца у меня не было, но я могу представить себе, каким он должен быть.
Плюс, как он и говорил, даже если бы он был копом и арестовал меня, какие судья и присяжные не поверили бы, что Шкипер Браннигэн слетел с дороги из-за письма, которое я ему отослал? С учетом того, что в нем полно бессмысленных слов и непонятных символов, а написано оно парнем, который развозит пиццу и не смог сдать школьный экзамен по геометрии. Дважды.
После моего рассказа в салоне «мерседеса» надолго воцарилась тишина.
— Он этого заслужил, — нарушил молчание мистер Шарптон. — Ты это знаешь, не так ли?
Его слова стали последней соломинкой. Дамба рухнула и я разрыдался. Плакал минут пятнадцать, а то и больше. Мистер Шарптон обнял меня, прижал к груди, лацкан его пиджака промок насквозь. Если бы кто-то подъехал и увидел нас, точно решил бы, что мы — парочка геев, но кому охота сворачивать на стоянку у супермаркета после его закрытия? Так что мы сидели вдвоем, под желтым светом ртутных ламп, у площадки для тележек. «Не упрямься, тележка, — бывало говорил Паг, когда приходило время завозить тележки в здание супермаркета. — Ты же знаешь, что до утра „Супр Савр“ будет твоим новым домом». У нас это всегда вызывало смех.