Чужая боль (Изюмский) - страница 107

Ошеломленная Наталья Николаевна молчала. На мгновение ей захотелось порывисто пожать руку девушке, но усилием воли она заставила себя сделать удивленное лицо и спокойно сказать:

— Ну, что вы, Тоня! Никакого письма я не получала… не часто приходится ездить по донским хуторам и станицам.

Как-то надвигающаяся гроза заставила меня искать ночлег в станице Багаевской, и, когда первые капли весеннего ливня забарабанили по крыше нахохлившегося газика, я уже сидел в чистой горнице своего друга, учителя Василия Спиридоновича. Жил он в этой станице лет сорок, сыновья и дочери его давно закончили учебные заведения и «отпочковались». Василий Спиридонович, неторопливый в движениях, седовласый, — превеликий охотник до откровенных разговоров.

И на этот раз, после того как мы и чайку попили, и d шахматы сразились, завязался излюбленный разговор о молодежи. Начала жена Василия Спиридоновича, осанистая женщина лет пятидесяти с небольшим, тоже учительница, но младших классов.

— Понимаете, — с огорчением говорила она, — едут вчера по главной улице на одном велосипеде два парня и девица с ними. Представьте, она примостилась… на багажнике… Ветер юбку треплет, полощет, а она сидит, гогочет. Довольна! Велосипедистам, видно, даже неловко за нее. По тротуару впереди меня идут молодые рабочие из нашей эр-тэ-эс, один цедит сквозь зубы; «Видна по полету…» А другой в тон ему: «Полная аттестация».

И так мне обидно стало за эту «наездницу», ну прямо стащила бы ее своими руками, встряхнула и спросила: «Ты, милая, о девичьем достоинстве и скромности когда-нибудь слыхивала! Или для тебя это звук пустой!».

— Ну, это что, подумаешь! — подзадорил жену Василий Спиридонович.

— А вот и надо подумать! Надо! — возмущенно воскликнула она и покраснела. — Научить их знать себе цену! Мне ребята наши, старшеклассники, однажды на вечере доверительно рассказывали: «Знаете, Надежда Ивановна, какой девушка тон задает, такой мы и поддерживаем… Сразу определяем, что можно, а чего нельзя…» Или, — вызывающе посмотрела Надежда Ивановна на мужа, — нет такого понятия — девичья гордость!

И тогда, решив, что наступил его черед, взял слово Василий Спиридонович. По тому, как он прокашлялся, как разгладил короткие зеленовато-седые усы, я определил, что рассказ будет с лирическими отступлениями и размышлениями, которые я особенно любил.

— Вот вы говорите «девичья гордость», — посмотрел он на меня, словно именно я начал этот спор. — Не знаю… Может быть, правильнее речь вести просто о человеческой гордости, а может быть, и есть она — гордость девичья… Во всяком случае, я понимаю ее как самоуважение девушки, как умение ее держать себя с достоинством, сдержанно, не давать себя в обиду… Та гордость, что не разрешает, скажем, вешаться на шею, даже если человек тебе очень нравится… Если позволите, я расскажу вам одну невыдуманную историю. Так сказать, проиллюстрирую наш разговор.