Но такова человечья природа, —
Накануне неудачного «входа»
Вдруг надежда в Христе закопошилась,
Что его участь ещё не решилась:
«Сем-ко в Иерусалим торжественно въеду, —
Не побежит ли народ по моему следу!?» —
И до чего же всё вышло обидно:
Как это видно
Даже из евангельских врак,
Не побежал за ним ни один дурак!..
Такой встречей смертельно обиженный,
Перед учениками униженный,
Иисус, чтоб привлечь внимание к своей особе,
Ринулся в неукротимой злобе
В Иерусалимский Храм
И устроил там полный тарарам:
Повёл себя, согласно протокольной справке,
Просто как слон в посудной лавке! —
Дядя Семён, Иван, Яков и Андрей
Стояли испуганно у дверей;
Зато Иуда, как тигр, метался,
За что ни попало хватался
И вопил, вцепившись в какого-то верзилу:
«Господи, яви свою силу!
Обнаружь, чего ещё не обнаруживал!» —
Словом, крепко Христа подзуживал,
Хотя нужды в том не было особой:
Охваченный злобой,
Иисус по торжищу гонял
Ошарашенных торговцев и менял,
Крича: «Вон, мерзавцы, отсюда!
Не оскверняйте дом моего отца!»…
Зазвенела разбитая посуда,
Разлетелась по полу маца;
Загремели столы опрокинутые,
Ларьки сдвинутые,
Раскрытые сундуки, рундуки;
Замычали жертвенные быки,
Заблеяли бараны,
Разлетелись голуби кто куда…
«Берегите карманы!
Беда!» —
Воры крупные с воришками мелкими
Занялись воровскими проделками.
Богомольцы истошно орали:
«Караул, обокрали!
Держи! Лови! Стражу зови!» —
Но Иисус в погромном раже
Стал кричать прибежавшей страже:
«Взяточники! Мошенники!»
Прибежали на шум первосвященники, —
От испуга на них не было лица:
Под ногами посуда и маца,
И деньги серебром и бумажками,
Вокруг — ларьки вверх тормашками.
Архиереи пришли в озверение —
Истинное столпотворение!
Не дай бог, пронюхают римские власти,
Что тут разыгрались такие страсти,
Ведь они же оцепят войсками Храм:
Ужас и срам!
Испорченный праздник без дохода;
А всё — из-за галилейского сумасброда!
«Ну ладно, обожди!» —
Скрипели зубами саддукейские вожди;
Но пока — с величайшей деликатностью,
С наигранной такой приятностью —
Стали они Иисуса охаживать,
Из Храма его выпроваживать:
«Успокойся, родной!
Не будет тут лавочки ни одной:
Не скандаль, ради святой недели! —
И как это мы не доглядели?..»