— Тогда я не была красивой. Я была толстой, страшной и бедной. Моё платье было сшито из старой занавески, и сшила его я сама.
Он ничего не сказал. Подростком он был не очень приятным. Его нутро подсказывало ему, что прошлое готово отнять у него игрушку, которую он желал с отчаяньем избалованного ребенка из богатой семьи.
— Я сказала «Потанцуешь со мной?». Мне понадобился целый час, прежде чем я осмелилась на это. А ты помнишь, что мне ответил?
— Я думаю, ты не так поняла, Лайза. Я никогда…
— Ты сказал… ты сказал… — Лайза Родригес глядела прямо перед собой. — Ты сказал: «Арагоны не танцуют с крестьянками».
Он снова жестко сглотнул, но она еще не закончила.
— И потом, пока я стояла со слезами на глазах, ты повернулся к своим друзьям и добавил: «Разве что с очень красивыми», и захохотал, и они тоже захохотали, и тогда я бросилась прочь.
Стук двигателей сглаживал молчаливую агонию. Хосе не знал, что и сказать.
Он не мог вспомнить тот случай. Но звучало похоже на него, четырнадцатилетнего. Его хребет был сделан в те дни из денег и беззаботности. Впрочем, и сейчас тоже. Существовали две альтернативы. Он мог отрицать это или мог просить прощения. Верный своей натуре, он решил попытаться сделать и то, и это.
— Послушай, Лайза. Я уверен, что ты ошибаешься. Я никогда не говорил ничего подобного… в особенности тебе, но если я и сделал это… если я сделал… то мне очень жаль, правда, я хочу сказать…
Он остановился, чтобы посмотреть, подействовали его слова или нет. Не очень, догадался он.
— О, да я и не в претензии. Это мелочь. Это мне тогда было больно, но тогда мне многие вещи причиняли боль. Мне просто не следовало приглашать тебя на танец. Мне не следовало быть бедной. Не следовало есть все те жирные пирожные. Все, что случается с тобой плохого, происходит по твоей вине. А все хорошее, что с тобой бывает, это твой триумф. Я не верю в случай. Теперь, ты ведь станешь танцевать со мной, Хосе, правда?
Она поставила загорелую ногу на пассажирское кресло и поправила тесемку на бедре. Минимум ткани был прикреплен над грудью, которая вовсе не нуждалась в этом, и внезапно воздух вокруг нее сгустился от аромата страсти. Она повернулась к нему, знаменитые губы обнажили безупречные зубы, и она улыбнулась улыбкой Лайзы Родригес, стоившей миллион долларов, глупому юнцу, который когда-то так ранил ее.
Он с облегчением улыбнулся ей в ответ. Он все еще был на коне. По какой-то причине, которой он не мог понять, она не сбросила его наземь.
— Мы могли бы сегодня потанцевать, — сказал он, и его голос выдал его нетерпение. Он был настолько сосредоточен на собственных потребностях, что не почувствовал более глубокого подтекста в словах Лайзы.