Робби словно откликнулась на его мысли.
– У тебя-то чудесная семья.
– Да.
– Вот только твой братишка… Бедный мальчик. Он долго не проживет.
– Откуда ты знаешь? – Он ни с кем не мог говорить об этом, даже с Робби, – ком подкатывал к горлу.
– Ты говорил мне, что у него цистофиброз, и я решила прочитать в библиотеке. Чтобы получить представление.
– Стало быть, ты знаешь. Такой чудесный парнишка! – гневно воскликнул он. – За что ему такая судьба? Добрый, умница, даже политикой интересуется – в одиннадцать-то лет!
– Да-а?
– Ну, конечно, он еще мал. Хотя я пробовал уже направить его, хотел повесить в его комнате портрет Джима Джонсона. Мама не разрешила.
– Она – за Маккензи?
– Да. Мама у меня чудесная, но о политике я с ней говорить не могу. Отец – другое дело. Он – за Джонсона, но активно политикой не занимается.
– Но не возражает, чтобы ты занимался?
– О, он меня во всем одобряет. Никаких разногласий. Но сам он не может отдаться политике, все время занят болезнью брата, и… А в молодости он был знаменитым полузащитником в студенческой футбольной команде. Посмотрела бы ты на фотографии.
– Ты любишь своих родителей, Том Райс, ты хороший парень!
– Ого, увидишь, как я хорош, – засмеялся он, устав от разговоров о семье и думая о том, сразу ли они окажутся в постели, когда доберутся до ее дома. Она обычно была не прочь, но, разговорившись на волнующие ее темы, Не всегда могла сразу переключиться. Но сегодня она улыбнулась его реплике и погладила его руку. Разговор о политике иссяк, они мчались все дальше от центра в пригород с бедными домишками. Он затормозил; в старом викторианском особнячке светилось одно окно, – подруга Роберты, уходя, оставила по ее просьбе свет.
Две кровати, два письменных столика, стулья в оконной нише заполняли маленькую комнату. На подушках – мягкие игрушки, медвежата и зайчики. На стене – огромный, вдвое больше, чем в комнате Тома, портрет Джима Джонсона. Комната пахла чистотой, – Том, выросший в доме Пайге, мог это оценить безошибочно. Роберта подтвердила его мысль.
– Я сменила белье, когда узнала, что ты приедешь, – сказала она. – Обычно я меняю по средам, И купила саше с ароматом сирени, положила под простыни!
Он счастливо улыбнулся.
– В одной постели! Наконец-то!
Они нетерпеливо скинули с себя одежду и, в запахах сирени и разгоряченной кожи, их тела задвигались в волшебном ритме страсти. Первое свершение было быстрым, нетерпеливым; потом они лежали, блаженно расслабясь, в ожидании, пока нахлынет новая волна. И волны страсти накатывали одна за другой, тела сплетались в неистовом порыве, желание загоралось снова и снова.