9 сентября. Сегодня мне так хорошо! Все это время я была очень слаба, и вот наконец в состоянии двигаться и разговаривать, такое чувство, будто солнышко выглянуло после долгой непогоды. Постоянно ощущаю незримое присутствие Артура, оно согревает меня. Мне кажется, болезнь по своей природе эгоистична и заставляет человека сосредоточиваться на самом себе, а здоровье и силы дают волю любви, расковывают человека в его мыслях и чувствах. Я знаю, где мои мысли. Если бы только Артур знал! Мой милый, милый, я думаю о тебе! О, блаженный покой прошлой ночи! Как же хорошо мне спалось, когда славный, дорогой доктор Сьюворд дежурил подле меня. И сегодня мне не страшно — он так близко, я сразу могу позвать его. Как все добры ко мне! Спасибо Господу! Спокойной ночи, Артур!
10 сентября. Я почувствовал чье-то прикосновение и моментально проснулся — уж к этому-то мы в больнице приучены. Это был профессор.
— Ну, как наша пациентка?
— Да все вроде было хорошо, когда я ее покинул или, точнее, она покинула меня.
Пока я поднимал штору в комнате Люси, Ван Хелсинг тихо, на цыпочках подошел к кровати. Хлынул солнечный свет, я услышал знакомый резкий вздох профессора — у меня похолодело сердце. Он слегка отпрянул от постели.
— О мой бог! — вырвалось у него, и его искаженное от ужаса лицо сильно побледнело.
Я почувствовал дрожь в коленях.
Люси была, по-видимому, в глубоком обмороке, еще бледнее и изможденнее, чем прежде. Даже губы побелели, а десны отошли от зубов, как иногда бывает у покойников, перед смертью долго болевших.
— Быстро коньяку! — крикнул Ван Хелсинг.
Я помчался в столовую и принес графин. Он смочил ей губы коньяком, а мы вместе натерли ей ладони, запястья и область сердца. Профессор прослушал сердце — я напряженно ждал результата — и наконец сказал:
— Еще не поздно. Сердце бьется, хотя и слабо. Вся наша прежняя работа пошла насмарку. Начнем сначала. Юного Артура здесь сейчас нет, придется обратиться к тебе, друг Джон.
Он достал из сумки инструменты для переливания крови. Я снял сюртук, засучил рукав рубашки; не было ни времени, ни необходимости для введения снотворно-обезболивающего лекарства — не теряя ни минуты, мы начали операцию. Через некоторое — и, пожалуй, немалое — время (ведь переливание крови — тяжелая процедура независимо от степени готовности донора) Ван Хелсинг предостерегающе погрозил мне пальцем:
— Тихо, не шевелись. Боюсь, она с минуты на минуту может прийти в себя, а это чревато опасностью. Но я приму меры — сделаю ей подкожную инъекцию морфия.