-- Я размышлял и об этом,-- ответил лама дрожащим голосом.-- Очевидно, что время от времени я буду приобретать заслугу,-- если только не найду своей Реки,-- удостоверяясь в том, что ты идешь по пути мудрости. Не знаю, чему тебя будут учить, но жрец писал мне, что во всей Индии ни один сын сахиба не будет обучен лучше, чем ты. Поэтому ты станешь таким сахибом, как тот, который дал мне эти очки,-- лама старательно протер их,-- в Доме Чудес, в Лахоре. Вот моя надежда, ибо он был источник мудрости, он мудрее многих монастырских настоятелей... Однако ты, быть может, забудешь меня и наши встречи.
-- Если я ел твой хлеб,-- со страстью воскликнул Ким,-как могу я когда-нибудь забыть тебя?
-- Нет, нет,-- старик отстранил от себя мальчика,-- я должен вернуться в Бенарес. Время от времени (ведь я теперь знаю обычаи здешних писцов) -- я буду посылать тебе письма и приходить сюда, чтобы увидеться с тобой.
-- Но куда я буду посылать письма?-- простонал Ким, цепляясь за халат ламы и совершенно забыв, что он сахиб.
-- В храм Тиртханкары, в Бенарес. Это -- место, где я буду жить, пока не найду моей Реки. Не плачь, ибо, видишь ли, всякое желание -- иллюзия и снова привязывает тебя к Колесу... Войди во Врата Учения! Дай мне увидеть, как ты входишь... Ты любишь меня? Тогда иди, не то сердце мое разорвется... Я вернусь. Я непременно вернусь.
Лама следил глазами за тхика-гари вплоть до того, как она, громыхая, въехала во двор, потом зашагал прочь, посапывая носом на каждом широком своем шагу. "Врата Учения" с шумом захлопнулись.
Мальчик, рожденный и воспитанный в Индии, ни по характеру своему, ни по привычкам не похож на мальчика других стран, и учителя воспитывают его такими способами, каких английский учитель не одобрил бы. Поэтому вряд ли вас заинтересует жизнь Кима -- воспитанника школы св. Ксаверия, окруженного двумя или тремя сотнями скороспелых юнцов, в большинстве своем никогда не видевших моря. Он получал обычные наказания за то, что убегал за пределы школьной усадьбы, когда в городе свирепствовала эпидемия холеры. Тогда он еще не научился хорошо писать по-английски и вынужден был обращаться к базарному писцу. Само собой разумеется, его карали за куренье и изощренную ругань, какой стены св. Ксаверия не слыхивали. Он научился мыться с левитской тщательностью местного уроженца, который в душе считает англичанина довольно нечистоплотным. Он проделывал обычные штуки с терпеливыми кули, качавшими панкхи в дортуарах, где мальчики возились жаркими ночами и до рассвета рассказывали друг другу разные истории, и он спокойно сравнивал себя со своими самоуверенными товарищами.