— Отставить разговоры! — рявкнул центурион, скосив глаза на болтунов, и кивнул всаднику, — проезжай.
Тот толкнул пятками бока коня и тряской рысью въехал в ворота. Лагерь, вмещавший три легиона, был огромен. Ровные ряды выбеленных солнцем палаток, казалось, тянулись до самого горизонта. Неотличимые друг от друга, они создавали иллюзию бесконечности.
Лагерь количеством обитателей и их поведением походил на муравейник. Легионеры в светло-серых рабочих туниках деловито сновали взад-вперед, занимаясь обычными повседневными делами: таскали воду, разжигали очаги для приготовления пищи. Всадник обогнал когорту, вооруженную кирками и лопатами, марширующую в сторону десятинных ворот[103]. Легионеры направлялись на строительство новой дороги из расположенного неподалеку города Делий в Танагру: Сулла не допускал праздности солдат и придумывал для них какую-нибудь стройку, даже когда она была не особенно нужна. Строителей сопровождала центурия охранения в доспехах и с оружием.
В дальней части лагеря и снаружи, за десятинными воротами, слышались отрывистые окрики, стук деревянных мечей и топот сотен ног: центурионы гоняли вчерашних новобранцев. Те числились в молодых весьма условно, поскольку успели побывать не в одном бою, ведь Сулла не получал подкреплений с момента переправы в Грецию. Однако в сравнении с некоторыми ветеранами, освобождаемыми от обязательных упражнений, с легионеров, вставших под Орла только в прошлом году, ежедневно сходило по семь потов в марш-бросках с полной выкладкой и учебных боях. Это еще не считая общественных работ.
Еще сильнее префекты вспомогательных когорт гоняли своих подопечных, набранных в Македонии и Фракии. Фракийцы имели репутацию хороших бойцов, но их понятия о дисциплине не слишком согласовались с требованиями римских командиров, так что палки центурионов без дела не залеживались.
Всадник спешился у претория[104], не глядя кинул поводья одному из часовых и отдал честь трибуну.
— Они приближаются!
— Чего ты орешь, — поморщился трибун, однако кивнул и скрылся внутри огромной палатки.
Всадник не успел сосчитать до двадцати, как трибун вышел наружу вместе с немолодым человеком, облаченным в дорогие доспехи, застегивающим на плечах пурпурный полудамент[105].
Черты лица Суллы бросались в глаза своей чистопородной "правильностью": прямой нос, тяжелый волевой подбородок, суровая складка меж бровей. Истинный римлянин. И сейчас, и прежде, Луций Корнелий имел оглушительный успех в женском обществе. Однако в последние годы любовь к нему прекрасного пола объяснялась вовсе не внешностью, давно уже потерявшей былую привлекательность, а, скорее, высочайшим положением главы консерваторов и его ледяным обаянием, развитым в молодые годы, когда Сулла якшался с актерами и мимами.