— Конечно же! Кочетков! Владимир Станиславович! Простите, Бога ради, не признал! Эх! Голова моя ранетка! — Всеслав шутливо хлопнул себя ладонью по лбу. — Да, к слову сказать, тогда в девяностом, на Цейлоне, вы и моложе казались. Авантажный такой: с усами, с баками! А ныне, гляжу, выбрились по аглицкой моде!
— Видите ли, батенька, весь последний год мне в основном с британцами да галлами общаться приходилось. А англичанка моду эту ввела и ее сурово придерживается. Пришлось и усы, и бакенбарды того–с. Одним словом, сбрил я их, чтоб сильно не выделяться, — собеседник Арсенина, вздохнув с преувеличенной тоской, развел руками. — Хотя, скажу честно, есть в этом свой резон, ибо растительность на лице в таком вот климате — мука почище казней египетских. Не слезы же теперь по ним лить? Ежли плакать, так и до конъюнктивита недалеко, а он мне нужен, как вам пьяный лоцман на трудном фарватере. Хотя в таком климате и рыдать затруднительно — слеза еще с ресниц не упала, а уже испарилась. Да и привык я уже бритым, словно актер, ходить… А что это мы всё обо мне да обо мне? Вы–то каким судьбами здесь? Все на Доброфлоте мореманствуете? Смотрю, карьеру сделали? — Владимир Станиславович указал на капитанские шевроны Арсенина.
— Берите выше! — засмеялся Арсенин, крайне довольный произведенным на соотечественника впечатлением. — Целым пароходством владею, милейший Владимир Станиславович! Правда, всё предприятие всего из одного судна состоит, но зато я един и в лице капитана, и судовладельца. Ладья моя «Одиссеем» именуется, и болтается она на пароходной стоянке, той, что ближе к Босфору будет. Царьград мы покидаем лишь послезавтра, а потому приходите вечером в гости, чайку попьем, поболтаем обо всем на свете! Вы всё так же Отчизне по геодезии служите?
— По ней, родимой, с картографией повенчанной, будь она неладна! – преувеличенно тяжко вздохнул Кочетков. — Мундир вот только по такой жаре не ношу, благо статус командированного такую вольность позволяет.
— А я вот без мундира, словно без кожи, — усмехнулся Арсенин. — Привык, знаете, за столько–то лет. А про приглашение — не забудьте.
— Всенепременно буду! — церемонно поклонился Владимир Станиславович, и тут же озорно подмигнул Арсенину. — Тем более у меня в нумере бутылка французского коньяку завалялась. Маленькая, всего–то в четверть (3.1 литра) будет. Оно, конечно, не шустовский нектар, но для… чаю очень к месту придётся. Метко сказано, что на чужбине и мытарь за родню идет, а уж встреча с вами, Всеслав Романович, приятнейший для меня подарок! Только б с той четверти да на радостях не загулять нам да не пойти к вратам Царьграда щит приколачивать, а то этак и до войны недалеко… Обратили внимание, сколько немцев в Стамбуле? Привечает их нынешняя власть.