Я призвал Дольмансе к ответу, обвинив его в том, что он околдовал меня с помощью каких-то противоестественных чар. Он отверг все обвинения и рассмеялся мне в лицо. Он заявил, что причина всех моих сомнений – во мне, и ему хватило наглости предположить, что исповедь скорее успокоит мою растревоженную совесть, чем обвинения.
Как сильно я возненавидел его тогда! Я хотел стереть эту издевательскую усмешку с его лица и показать ему, что в мире есть вещи, которыми даже такой порочный гедонист, как он, не сможет насладиться. Воспользовавшись данной мне властью, я отменил отсрочку его казни, но глупо было предполагать, что пред лицом скорой смерти его поведение изменится: здесь я, как и во многом другом за последнее время, я ошибся.
Вопреки моим ожиданиям, настроение Дольмансе только улучшилось от известий о той участи, что должна была постигнуть его позже тем же днём. Он сказал, что доволен тем глубоким впечатлением, которое произвели на меня его слова. Я пытался сохранить маску бесстрастного наблюдателя, уверенного в своей правоте, но, когда его повели на костер, мне стало только хуже. За всю свою жизнь мне ещё не доводилось видеть ничего столь извращённого и возмутительного.
Он не оказал сопротивления, когда его привязывали к деревянному столбу, и горючее масло, которое нанесли на его тело, казалось, доставило ему удовольствие. Я тщетно искал на его лице признаки страха или притворства, но его черты выражали лишь возбуждение и радость. Затем его взгляд, проницательный и полный веселья, встретился с моим, и я понял, что даже не смогу успокоить себя мыслью о том, что этот человек безумен. Его душа была попросту проклята – по крайней мере, так мне хочется думать.
К костру поднесли факел; Дольмансе отвел от меня взгляд, обратил его к небесам, и, когда языки пламени уже касались его ног, прочел молитву, которая до сих пор звучит в моем сознании:
«Ты – исступление, мой Повелитель, ты – экстаз!
Твоя любовь пьянит сильнее, чем вино.
Всего один взгляд – и моя душа принадлежит тебе.
На этом костре сгорит лишь моя невинность, ибо все остальное во мне – твоё.
Пламя, ласкающее мою кожу и волосы, наполняет меня восторгом.
Как мутится разум от твоего наркотического благословения!
О, мой Повелитель, ты блистательнее, чем солнце!
Холоднее, чем лунный свет.
Ужаснее, чем армия, несущая мечи и знамёна.
Всё, что у меня есть, принадлежит тебе,
Мой сладостный Господин, мой возлюбленный Повелитель.
Моя душа устремляется в твои объятья».
После этого я ушёл. Я не в силах был смотреть на подобную казнь, особенно когда казнимый вздыхал и стонал, как будто оказался в объятиях любовника, а не в опаляющем жаре огромного костра. Вот доказательство – если этому вообще нужны доказательства – чудовищной извращенности слуг Слаанеша. Память о том дне наполняет меня ужасом, и что бы я ни делал, эта сцена стоит у меня перед глазами.