— Тетушка, мне так нравится столица, — мечтательно протянула Долли, — если бы не надежда вновь увидеть Элен — я осталась бы здесь на всю жизнь…
— Дорогая, ты — счастливый человек, — рассудила Апраксина, — ты везде чувствуешь себя дома. Не волнуйся, я думаю, что Англия тебе тоже понравится. А потом ты можешь вернуться в Санкт-Петербург. Но тебе придется жить там, где решит твой брат, или муж, если ты сменишь гнев на милость и согласишься выйти замуж.
— Тетушка, не нужно меня уговаривать, — возразила Долли, и ее хорошее настроение начало улетучиваться, — а то я навсегда уеду в Англию, уж там точно вы не сможете найти мне мужа.
— Ну, хорошо, дорогая, как хочешь, — согласилась Апраксина, но мысленно попросила для своей девочки милости от царицы небесной, чтобы та залечила раны княжны и послала ей достойного человека. Ведь Долли так красива и добра, неужели из-за развратного негодяя девушка навсегда лишится радостей семейной жизни?
Компания подошла к дверям дома светлейших князей Черкасских. Этот трехэтажный бело-голубой особняк с небольшим садом во внутреннем дворе тоже стал княжне родным. Она с удовольствием ходила по его широким коридорам, спускалась по кружевной белой лестнице, кружилась под невидимую музыку в большом овальном бальном зале. Дом обставила еще ее бабушка, вошедшая в него новобрачной. Невестки Анастасии Илларионовны — мать князя Алексея, грузинская царевна Нина, и мать девочек, княгиня Ольга — бережно сохранили образ дома, созданный свекровью.
Долли помнила, как матушка с улыбкой рассказывала о том, каких трудов ей стоило восстановить обветшавшую обивку мебели и стен по старым образцам. И теперь дочери оценили ее труды, живя во дворце, сохранившем свой облик со времен царствования императрицы Елизаветы. Сестры чувствовали присутствие матушки повсюду, хотя она покинула этот дом почти двадцать лет назад. Хорошо зная тонкий вкус княгини Ольги, ее дочери замечали то персидский ковер, безупречно сочетающийся со старинной мебелью, то красиво задрапированные шторы из двух, дополняющих друг друга тканей, то изящную фарфоровую фигурку мейсенского фарфора на полочке в поставце. Мать как будто улыбалась им через вещи, в которые она вложила тепло своей души.
— Я хочу остаться в этом доме, — призналась Долли огромной яркой луне, стоя у окна своей спальни.
Она специально открыла окно, чтобы уловить легкий ветерок с Невы. Ей так нравилось жить в столице, что она уже не вспоминала о враге, от которого они сбежали из Ратманова и почти пять месяцев прятались в Москве. В доме на Миллионной улице их приезда ждало письмо от крестного. Тот писал об обнаруженном в лесу около Ратманова сгоревшем трупе, около которого были найдены часы с дарственной надписью Лаврентию Островскому от его отца. Барон делал предположение, что маклер Сидихин убил Лаврентия, чтобы не отдавать ему деньги. Хотя Долли не верила в гибель своего врага, но молодости свойственно легко забывать плохое, поэтому княжна, зная об опасности, уже не остерегалась на каждом шагу, а положилась на судьбу, надеясь на хорошее. Хорошим для нее были здоровье всех ее близких и свобода для нее самой.