Авторъ ничѣмъ не обязанъ никакому краснобаю, мастеру разсѣивать своими розсказнями скуку долгихъ зимнихъ вечеровъ. Онъ не вѣритъ въ привидѣнія. За всю свою жизнь онъ не имѣлъ никакихъ видѣній, и спитъ онъ всегда такъ крѣпко, что не видитъ никакихъ сновъ.
Онъ вынужденъ признаться, что ни въ одномъ изъ журналовъ, выходящихъ каждый день, каждую недѣдю, каждый мѣсяцъ, или каждые три мѣеяца, онъ не нашелъ ни одной, ни хвалебной, ни критической статьи, содержащей мысдь, которою его слабыя средства могли бы воспользоваться. Никто, какъ онъ, не жалѣетъ объ этой фатальности, потому что редакторы всѣхъ этихъ журналовъ обычно влагаютъ въ свои статьи столько воображенія, что благоразумно пользуясь ими можно было бы обезпечить за книгою безсмертную славу, сдѣлавъ ее непостижимою.
Онъ твердо заявляетъ, что не получилъ свѣдѣній ни отъ какого ученаго общества, и не опасается опроверженій съ этой стороны, ибо чего ради существо столь темное и незначущее, удостоилось бы ихъ милости?
Хотя его и видятъ отъ времени до времени въ сытномъ ученомъ обществѣ, извѣстномъ подъ именемъ «Клуба хлѣба и сыра», гдѣ онъ сталкивается съ докторами правъ и медицины, поэтами, художниками, издателями, законодателями и всякаго рода писателями, начиная съ метафизиковъ и представителей высшихъ наукъ и кончая авторами фантастическихъ произведеній, но онъ увѣряетъ, что смотритъ на ученость, которую тамъ подбираютъ, какъ на вещь слишкомъ священную, чтобъ ею пользоваться въ какомъ-либо трудѣ, кромѣ проникнутаго высшимъ достоинствомъ серьезной исторіи.
Объ учебныхъ заведеніяхъ онъ долженъ говорить съ уваженіемъ, хотя права истины и выше правъ признательности. Онъ ограничится заявленіемъ, что эти заведенія вполнѣ неповинны въ его заблужденіяхъ, такъ какъ онъ давнымъ-давно позабылъ то немногое, чему въ нихъ обучался.
Онъ не похитилъ образовъ у глубокой и естественной поэзіи Брайанта, ни сарказма у ума Хадлека, ни счастливыхъ выраженій у богатаго воображенія Персиваля, ни сатиры у ѣдкаго пера Поольдинга[2], ни округленныхъ періодовъ у Ирвинга[3], ни соблазнительной лакировки у картинъ Верлланка[4].
На вечерахъ и собраніяхъ синихъ чулковъ онъ, какъ ему казалось, отыскалъ сокровище въ тѣхъ литературныхъ денди, которые ихъ посѣщали. Но опытъ и изученіе дали ему распознать, что они годны только на то, чтобъ слѣдовать инстинкту, который руководитъ ими.
Онъ не можетъ себя упрекнуть въ нечестивой попыткѣ присвоенія остротъ Джо Миллера[5], паѳоса сантиментальныхъ писателей и вдохновеній Гомеровъ, пишущихъ въ журналахъ.
Онъ не имѣетъ претензіи заимствовать живость восточныхъ штатовъ Америки; онъ не анализировалъ однообразнаго характера внутреннихъ штатовъ; южные же штаты онъ оставилъ въ покоѣ со всѣмъ ихъ угрюмымъ духомъ.