Перед тем как захлопнуть дверь, он бросил стонущей маме что-то вроде «это женские дела» и «мужчинам тут делать нечего», оставив ее наедине со страхом и болью.
Меньше чем через двадцать минут — маме показалось, что прошло несколько часов, — акушерка уже стояла возле ее кровати. Маленькая круглая женщина сразу приступила к делу. После беглого осмотра она подтвердила, что я уже на подходе, и постаралась успокоить маму рассказами о том, что за свою жизнь ей пришлось принять не одну сотню младенцев.
— И ты знаешь, что она сказала потом? — каждый раз спрашивала мама в этом месте. И я каждый раз послушно изображала неведение, мотая головой. — Она сказала, что, пока не начнутся частые схватки, она ничем не может мне помочь, и… — Тут мама обычно задерживала дыхание, чтобы подчеркнуть значимость следующих слов: — И тогда я должна буду тужиться изо всех сил! А потом она спросила, где лежат чистые полотенца, которые надо было приготовить заранее.
Рассказ об этом бесконечном, заполненном болью дне продолжался дальше.
Узнав, что мой похмельный отец забыл про все, о чем они договаривались до родов, в том числе и о полотенцах, акушерка недовольно зацокала языком, но с маминой помощью ей в конце концов удалось найти все необходимое.
Затем акушерке пришлось идти и уговаривать соседку, чтобы та помогла, когда начнутся настоящие схватки. Настоящие схватки долго не начинались, поэтому мама лежала и слушала, как на первом этаже женщины обмениваются сплетнями за неизвестно какой по счету чашечкой чая. В течение дня к ней иногда заглядывали, чтобы дать попить или протереть лицо мокрым полотенцем, но большую часть времени она была одна.
— Позови, когда я понадоблюсь, — вот и все, что сказала акушерка, которой не удалось ни успокоить, ни подбодрить несчастную роженицу, перед тем как спуститься вниз и уютно устроиться перед горящим камином.
И как только маме удается помнить столько подробностей? — каждый раз удивлялась я, ибо ее рассказ всегда был крайне длинным и крайне обстоятельным.
Весь день мама лежала на спине, раскинув согнутые в коленях ноги; мокрыми от пота ладонями она судорожно сжимала простыню, чтобы хоть как-то справиться с болью, раздирающей ее изнутри, и, конечно, со страхом.
Мамина кровать стояла перед окном, поэтому она с самого рассвета наблюдала за потоками воды, заливающими стекла.
Горло болело от рвущихся наружу криков; волосы слиплись; ночная рубашка была насквозь мокрой от пота; соленые капли стекали по лицу и срывались с подбородка.
Больше всего на свете мама хотела, чтобы рядом с ней был кто-нибудь, кто ее любит, кто держал бы ее за руку, вытирал бы лоб, успокаивал и говорил, что с ней все будет в порядке. Но в доме были только акушерка с соседкой, да и те на первом этаже.