— Это еще вопрос, кому повезет, ему или нам.
— Не будьте таким самонадеянным. А сейчас лучше заткнитесь!
Маллинсон не успел еще отвыкнуть от школьной дисциплины, и окрик старшего подействовал, хотя молодой человек весь кипел. Конвея, при всей жалости к нему, гораздо больше волновал вопрос, на который мог ответить только пилот: почему они оказались в этом бедственном положении. Конвей не испытывал желания продолжать дискуссии — хватало споров и во время полета. К его обычному интеллектуальному любопытству теперь примешалось беспокойство: он понимал, что ситуация перестала быть завлекательно опасной и грозила преподнести им испытание на выносливость, чреватое катастрофой. Бодрствуя всю ночь напролет под завывания ветра, он старался трезво оценить обстановку, не обременяя себя необходимостью делиться своими выводами с остальными. Конвей предполагал, что западные отроги Гималаев остались далеко позади, и самолет долетел до малоизученных вершин Куэнь-Луня. В таком случае они сейчас находятся в одной из самых высоких и негостеприимных точек земного шара — на Тибетском плато — обширной, безлюдной и почти не исследованной местности, насквозь продуваемой ветрами, где даже низины расположены в двух милях над уровнем моря. На этих неуютных просторах они и затерялись, подобно мореплавателям, выброшенным на необитаемый остров после кораблекрушения. Внезапно, словно распаляя его любопытство, в природе произошла повергающая в трепет перемена декораций. Луна, которая была плотно скрыта за тучами, вышла из своего убежища и, все еще невидимая, рассеяла окружающую тьму. Перед Конвеем открылись очертания большой долины, обрамленной с обеих сторон круглыми низкими холмами, черневшими на фоне сине-стального неба. Его взгляд непроизвольно устремился к дальнему концу долины — там, в проеме между холмами, освещенная луной, сверкала во всем своем великолепии вершина, которая показалась Конвею самой прекрасной в мире. Это был почти правильной формы снежный конус, простотой очертаний похожий на рисунок ребенка. Определить его размеры, высоту и степень отдаленности было невозможно. От вершины исходило сияние и покой, и Конвею на мгновение подумалось, что он грезит. Но в этот миг у него на глазах возле самого края пирамиды, оживляя картину, заклубилось маленькое облачко, и чуть погодя раздался далекий грохот снежной лавины.
В первую минуту Конвей испытал желание окликнуть своих спутников, чтобы и они полюбовались этим зрелищем, но, поразмыслив, решил, что вряд ли оно подействует на них успокаивающе. Здравый смысл подсказывал, что скорее даже наоборот: подобные первозданные красоты могли еще больше усугубить ощущение одиночества и опасности. Вполне вероятно, что до ближайшего человеческого жилья несколько сот миль. Еды у них нет; они безоружны, если не считать одного-единственного револьвера; аэроплан поврежден, бензина почти не осталось, управлять машиной все равно никто из них не умеет. Их одежда не пригодна для дикой стужи — от штормовки Маллинсона и его собственного плаща проку мало; даже мисс Бринклоу, которая укутана так, будто собралась на Северный полюс (он еще подивился, увидев ее в первый раз в таком облачении), и той, наверное, не очень уютно. На всех, кроме него самого, начала действовать высота. Даже Барнард скис. Маллинсон бормочет что-то себе под нос — вряд ли он долго протянет в таких условиях.