Крис вдруг стал мрачным, как туча, и сказал:
— Никто не знает, где она находится.
Я не выдержал и начал безумно хохотать, но он не смеялся. Мне хотелось съязвить на его счет, но я передумал.
— Ну ладно, я был гравером, дизайнерил гороскопы, теперь возьмусь за твою задницу.
Он не ответил на это ни улыбкой, ни как-либо еще. И я решил перевести разговор в более конструктивное русло.
— Что ты хочешь, чтобы я изобразил?
— Вот этот знак, — он взял со стола обложку будущего диска указал мне на какой-то символ. Рисунок был довольно сложный, и к тому же уменьшить его в масштабе было проблемой.
— Нет, это не пойдет, — сказал я.
— Это диск «Chambre Ardente». Ты обязательно это сделаешь.
— Ты что, придурок, — я не выдержал и повысил голос настолько, что сам слушал себя с удивлением, — ты просто кретин, Крис, где ты только выкопал этот бред, зря я с тобой связался. — Я ушел в комнату и заперся на ключ.
Мне было стыдно за свою грубость, но я понимал, что он собирается, как ребенок, поиграть в очередные игрушки, а мне это не нравилось. И зачем я только пообещал сделать эту чертову татуировку. Крис уехал, даже не постучавшись ко мне. Я просидел весь день в одиночестве, наконец, уже за полночь я услышал, как подъехала машина. Мне было тоскливо, но на балкон я не вышел. Крис вернулся злой, как собака, после ссоры со мной петь он обычно не мог. Я вышел к нему навстречу и сказал:
— Я еду домой.
— Поезжай, — равнодушно, но печально ответил он и улегся на диван с бутылкой.
Я уже хотел уйти, но он вдруг вскочил и бросился ко мне. Первая моя мысль была та, что он намеревается мне хорошенько двинуть, но произошло нечто неожиданное.
Он прижал и меня к себе и почти со слезами взмолился:
— Не уезжай, я без тебя сдохну.
— Да, ты и так сдохнешь, — цинично ответил я, освобождаясь от него, — ты же даже не задумываешься, зачем ты вообще живешь.
Я видел, что ему больно, и, мне было его жаль, но во мне проснулась та подавленная склонность к жестокости, которая была свойственна мне всегда, а в этой ситуации казалась мне оправданной необходимостью защитить себя от этого дикого хаоса, носителем которого мне представлялся в тот момент Харди.
— Я тебе говорил, что я не твой мальчик, и то, что я с тобой сплю, еще не значит, что ты мне дорог, и не воображай, что ты нашел в моем лице няньку и преданного шута, — мне самому было странно, что я с удовольствием произношу все это, не веря ни единому слову.
— Я тебя люблю, Стэн, — серьезно и с явным насилием над собственным самолюбием сознался он. — Я знаю, что ты, единственный, кого я люблю.