Харди подождал, пока толпа перестанет изливать свою радость по адресу неизвестного ей Марлоу, и уже тише закончил:
— Песня называется «Табу».
От этого слова Стэну стало еще хуже. Он даже не представлял, что мог написать там Крис. Вдобавок, это была аллюзия на недавно вышедший скандальный фильм, который они с Крисом смотрели вместе, и Харди был просто заворожен историей мальчика-самурая, даже написал потом песню под названием «Демон», которая тоже должна была войти в новый диск. Стэн в ожидании самого ужасного, не отрываясь, смотрел на своего друга, который отошел от края сцены, волоча за собой микрофон, и чуть заметно кивнул Джимми, давай, мол. Джимми кивнул в ответ, прищурился, лицо у него стало такое, как будто он прислушивался к чему-то трудно уловимому, и тронул струны. Гитара издала протяжный, пробивший Стэна до самых костей вопль. И тут вступили барабаны, их безумная дробь нарастала, как грохот мчащейся на берег волны, Крошка приподнялся над своим табуретом, лицо у него сделалось совершенно невменяемое, кончик языка облизывал губы, и Стэн подумал, что наверное так ударник выглядит в момент наивысшего сексуального напряжения. Тут же снова вступила гитара и почти одновременно с ней — Крис.
Стэн стоял, сжав руки так, что на ладонях выступили кровавые лунки от ногтей, вслушиваясь в мятежный голос, который бросал вызов всей этой толпе и говорил, что настоящая любовь запретна, что запрещено все, что действительно необходимо человеку, все, что составляет его душу, потому что именно это невыносимо для окружающих. Он говорил, что ему плевать, он нарушит любые табу и возьмет все, что хочет. Что никто не встанет на его пути. Стэн знал, что собравшиеся в зале болваны понимают эту песню исключительно как протест против социального строя или злых родителей, запрещающих им принимать наркотики или трахаться сколько душе угодно, но он-то знал, о чем это. Это было настолько о нем, не о Крисе, а именно о нем, о его душе, которая должна была прорваться через все хитросплетения собственных запретов, что Стэн просто не мог понять, откуда его легкомысленный Крис столько знает про него. По лицу у него потекли слезы, и, чтобы скрыть, их он отвернулся к стене.
Когда после концерта Стэн вошел в гримерную Криса, тот в одних кожаных штанах стирал с лица пот и пудру, щурясь на свое отражение в зеркале. Мокрая насквозь майка валялась на полу, как-то Крис сказал Стэну, что за каждый концерт теряет до двух килограммов. Больше в гримерной никого не было и Стэн подумал, что его друг наверное всех выставил потому что знал, что Стэн не будет ждать в машине, а зайдет прямо сюда. На звук закрывающейся двери он обернулся, и в беспощадном свете ламп Стэн увидел, что Крис осунулся и под глазами у него тени. Иногда ему хотелось запретить Харди давать эти чертовы концерты, потому что он просто пугался, когда видел сколько энергии отдает Крис.