Успокоенный обещанием союзника, коннетабль де Вальмон ринулся на помощь Монтурлену, полагая успеть до прихода аквитанцев и не дать врагам соединиться. Именно этого и ожидал Людовик Толстый. Его удар по растянувшимся на узких проселочных дорогах рыцарским колоннам, обозам и уныло шагающим пешим отрядам был сокрушителен, как удар молота. Никогда прежде Франция не видела такой неправильной войны.
Остатки нормандцев во главе с де Вальмоном бежали к морю, оставив Монтурлен без подмоги. К чести коменданта, он стойко выдерживал осаду и даже сделал попытку вырваться из кольца. Быть может, ему бы и повезло: запертые в крепости силы едва ли не вдвое превосходили осаждавших французов. Но судьбе было угодно распорядиться по-другому.
В то утро, когда нормандцы, открыв ворота, атаковали позиции французов, со смотровой башни донжона раздался крик: «Они идут!» Скоро с крепостных стен уже было видно, как в клубах пыли к Монтурлену движется рыцарская кавалерия и, увы, совсем не с той стороны, откуда ожидался подход коннетабля де Вальмона. Крик «Аквитания!» повис над полем боя.
Как выяснилось чуть позже, это была не Аквитания, а рыцари Анжу. Людовик в достаточно красочных выражениях описал герцогу Анжуйскому, какую травлю виконт де Вальмон и его сыновья устроили юному Фульку, и триста рыцарей Анжу — втрое больше, чем тот должен был выставить согласно вассальной присяге, — спешили на соединение с французами к стенам Монтурлена. Теперь для защитников цитадели все было кончено — шансов вырваться из западни не оставалось, да и вырываться, по сути, было некуда. Потому, едва узнав о приближении Людовика Толстого, комендант выслал ему навстречу парламентера, предлагая сдать крепость.
Почетную капитуляцию и выход с оружием король отверг, предоставляя осажденным лишь милость победителя. Милость, но отнюдь не милосердие. И теперь они проходили, склонив голову, под ярмом и бросали свое оружие к ногам торжествующего монарха.
— Правильно говорили древние: «Так проходит слава земная», — ликуя, заметил Людовик Толстый. — Все они могли верно служить мне, но восстали. Восстали против Бога, вручившего мне корону! И теперь слава и честь их повергнуты в прах.
— Все в руке Господней, — напомнил Сугерий. — Без корон и доспехов приходим мы в этот мир и уходим из него, оставив живым всю тщетность земного бытия. Милосердие приличествует христианнейшему королю.
— Оставь, Сугерий. Тем более что, как мы помним, христианнейший король поныне находится под интердиктом.
— Я послал в Рим надежного человека, и, надеюсь, он скоро будет уже там. Уверен, Его Святейшество не допустит столь вопиющего попрания справедливости и божеских законов.