«Закусон», который обещала приготовить Лара в мое отсутствие, состоял из зачерствелого батона и наполовину опустошенной баночки шпротов.
— Ну за встречу, что ли? Девишник у нас сегодня с тобой. Тебе сколько лить-то? До краев?
Я посмотрела на часы — еще нет и одиннадцати. Начинать «девишник» в такое время в интеллигентных кругах считается дурным тоном. Но меня вдруг охватило сильное, вернее будет даже сказать, пронзительное желание напиться. Просто вот так взять и оглушить себя алкоголем, хоть на время притупив не утихающую в груди боль. Конечно, я пришла сюда не за этим, но…
— Наливай. До краев, — сказала я, закусив губу, чтобы не расплакаться.
* * *
Через час мы сидели на грязном кухонном полу, обнявшись, поставив бутылку посередине, и лили пьяные, облегчающие душу и сердце слезы. Вряд ли мы слушали друг друга — каждая из нас выкрикивала фразы из своего внутреннего монолога, как будто выдергивала из груди мучившие душу стрелы и втыкала их в собеседника:
— Решила я тогда: выйду за первого встречного, назло! Ему назло! Мужу твоему. Пашке! Ты ведь у меня его отняла тогда, Танька, а я — любила! Я, Танька, больше жизни его любила, я дышать не могла, не ела ничего, утопиться хотела — вот как я любила его, эх-х ты-ыы, Танюха…
— Ларка, он бросил меня, бросил! Ради какой-то профурсетки! И не говори мне, что она, может быть, какая-то особенная баба! Восемнадцать лет — ну на что там смотреть сорокалетнему мужику? Не на мозги же, верно? На титьки, на ножки, на грудки… В лобик, говорит, я тебя целую… Я сама слышала! «И в глазки. И в шейку. И в грудки, в каждую по очереди. И ниже…» — повторила я слова, которые со вчерашнего вечера жгли мой мозг. — Ох, и как только я не убила его, сама не знаю!
Мы снова стукались рюмками, снова пили, снова обнимались и плакали. Ларка упирала в меня палец и почти вопила:
— Я после свадьбы вашей — как только я перенесла ее, не знаю! — до такой степени сдурела, что как в кино бывает или в романах, поклялась: пойду за первого встречного, лишь бы москвич был! Лишь бы здесь, в Москве, остаться, чтобы Пашка видел: он не взял, так другой попался, лучше, перспективней! Как будто Пашке к тому времени не все равно было, как будто ему интересно было, кто меня подберет… Он, поди, меня и забыл-то сразу! Не любил, наверное, никогда не любил. А тебя он любил, Танюха, я видела — совсем голову потерял, и пришла я к тебе тогда, перед свадьбой, от отчаяния, наврала тебе с три короба — может быть, за тот самый приход бог меня до сих-то пор и наказывает…
— Ларка, самое обидное знаешь что? Знаешь что?! Знаешь?! — ревела я. — Даже не то, что он связался с этой малолеткой! А самое обидное, Ларка, что у него по-прежнему есть все: и любовь, и секс, и любимая работа, и деньги, и… и… и вообще все, а у меня — у меня не осталось ничего! Мне сорок с лишним лет, я старая, у меня нет никого, чтобы не чувствовать себя такой одинокой, понимаешь ты или нет? Никого! Из-за него я отказалась от карьеры, потеряла профессию, меня даже продавцом в магазин не возьмут, потому что им нужны молодые! Ты посмотри объявления: везде требования — от двадцати до тридцати пяти лет! Что мне делать, Ларка, что?! Получать от него каждый месяц алименты и в потолок смотреть целыми днями? Это так унизительно, так паршиво, что я… умереть готова!