Брови Поклонника слегка приподнялись.
— Вы подлинный физиогномист, сударыня…
— В юности я изучала живопись и колористику, — ответила она, чувствуя, как самообладание понемногу возвращается к ней. — Кроме того, лицо нужного мне человека порядком обветренно. Сие есть следствие долгих путешествий в прошлом.
Она перевела дух и постаралась четче представить ненавистное ей лицо.
— Очертания рта, пожалуй, скорее тонкие. Да-да, тонкие и вполне определенные. Лицо его обыкновенно величественно-спокойное. Любит напустить на себя маску мягкости и благочинности. И время от времени украшает свою физиономию милостивой улыбкой.
— Вот как? — осведомился Поклонник. После чего слегка пожевал губами, задумчиво, точно сонный карп, размышляя. И, наконец, выдал суждение: — Должен вам сказать со всей определенностью, Катерина Андреевна. Среди моих знакомых, во всем моем окружении, близком ли, дальнем ли — человека, который подходит к вашему описанию, определенно нет.
— Нет? Вы уверены?
— Да. И все же…
Он сделал извиняющийся жест оттого, что ненароком перебил желавшую что-то сказать молодую женщину.
— Прошу меня простить великодушно…
Он прижал руку к сердцу.
— И все же, сударыня, меня почему-то не покидает ощущение, что этот портрет мне смутно знаком. Очень странно, признаться… непонятное чувство.
Катерина уже окончательно взяла себя в руки и теперь медленно перебирала пальчиками жесткие ости перьевого китайского веера. Это движение всегда привносило в ее душу спокойствие, дарило уверенность в себе.
— Ничего удивительного, сударь. С детства я запомнила одну старинную восточную притчу. Желаете ее услышать?
— Почту за честь, — поспешно ответил тот. И Катерина почувствовала, что она начинает понемногу выигрывать это невидимое сражение.
— Однажды китайский император спросил самого знаменитого художника своей империи: что труднее всего рисовать?
Художник без тени сомнения ответил: собак и лошадей, мой повелитель.
Очень удивленный, император спросил: а что же тогда легче всего можно изобразить грифелями или красками?
— Бесов, чудовищ и духи умерших, — ответил художник.
— Вы понимаете почему?
Она вновь назвала его по имени и отчеству.
— Думаю, да, — после минутного раздумья, кивнул Поклонник. — То, что видели все, как собак и лошадей, каждый и воспринимает по-своему. Портрет его всякий воспримет придирчиво, благо у него собственное мнение о предмете. Что же до чудовищ и бесов, то их мало кто видел воочию. И тут кисть живописца может позволить себе любое буйство фантазий — не с чем сравнивать.
— Браво, сударь, — кивнула Катерина. — Именно об этом и повествует та притча. Возможно, мое описание не совсем совпадает с вашим портретом этого человека, как он вам представляется, быть может.